Как же ее звали?.. - Александр Снегирев Страница 15

К середине лета после нескольких недель нескончаемого тяжкого труда он упал по пути в продуктовую лавку. Очевидцы вызвали бригаду СМП. Те прикатили неспешно, но все реанимационные мероприятия осуществили добросовестно. Неделю пролежал на капельницах, вышел под подписку – беру на себя ответственность, врачи предупредили и так далее. Соседи успели решить, все, кончился тронутый. Внучка третьего зама плакала, запершись, и заедала горе печеньями курабье, пихая их в розовеющий под кокетливым воротничком усов рот.

По возвращении на бетонный фронт он узнал, что по участкам шастают юристы дорожной конторы под охраной штатских крепышей и полицейских толстунов. Пенсионер обошел незабетонированную часть кухоньки и столовой и решил строгие предписания кардиолога проигнорировать. В тот же вечер оранжевый кокон бетономешалки задорно вертелся, пережевывая цемент, песок, гравий, хлюпал водой и сливал в желоб густую массу, которая сантиметр за сантиметром заполняла интерьер. Соседи крутили пальцем у виска, внучка третьего зама ликовала.

Явились уполномоченные. Он хотел спрятаться, но его заметили и вручили уведомление. Свидетельство у тебя, дед, неправильно оформлено. Так что компенсация твоя под вопросом. Чего это у тебя тут за стройка? Хватит строить, пакуй баулы. Он все выслушал, не перебивая, и возбухать на государевых лягушат не стал. Чем отчасти их, привыкших к сценам, удивил и даже разочаровал.

Больше к нему никто не наведывался. Никто, кроме белки. Та являлась по вечерам, выныривая из кустов черноплодки за сараем, пробегала по хребту теплицы и принималась щекотать ствол сосны, носясь вверх и вниз. Белка шелушила шишки, и когда очередная пустела, разжимала лапки, и огрызок падал пенсионеру под ноги. Как-то раз, увидев очередной огрызок, он подумал, что жизнь человека устроена вроде шишки – бьется, пока шишка полна и питает белку, и прекратится тотчас, едва лапки разожмутся. Он смотрел на белку и не замечал, как улыбка осеняет его старое, как кора, лицо.

Наполняя ящики письменного стола, решил поворошить бумаги, которые не помнил, когда последний раз разбирал. Наткнулся на несколько конвертов, как водится, пожелтевших. Если бы внучка третьего зама осуществила свои интимные мечты, то однажды, в момент душевной близости, за чаем с зефиром, она бы непременно спросила пенсионера, кто была его первая любовь. И пенсионер не соврал бы, ответив, что не помнит, и, засыпая, растревоженный вопросом, невольно нырял бы в мутные воды памяти. Первая, вторая. И ту альпинистку любил, и ту неженку, и чью-то дочку и сотрудницу соседнего НИИ грузинку с прибабахом. Мало ли что было. Но теперь, когда он, загипнотизированный выпрыгнувшим неожиданно прошлым, вытащил из одного из конвертов исписанный листок, толща лет осыпалась, и не только первая любовь – вся жизнь предстала кристально ясной панорамой. Это и была его первая любовь. Чернявая, игривая, бабка ее очень пристально сторожила, бегала за ними, как рефери за боксерами, и руки промеж просовывала, мол, брейк, боялась, как бы чего до свадьбы не вышло. А свадьбы-то никакой и не случилось. Спустя годы случайно на Калининском встретились. Он спросил: «Как дела?» Она: «Замужем». И, немного помешкав: «Пойдем ко мне?» Сын в лагере, муж на службе, он все нервничал, как бы тот не вернулся. Теперь он смотрел на конверт с лыжником, на строки, «милый купырзик», она его купырзиком почему-то называла, и не думал ничего. Не читая, он бросил письма обратно в ящик, крякнув, поднял ведро, до половины наполненное гущей, и плюхнул поверх первой любви.

В бетоне его всегда завораживало, что состоит он в основном из растертых в порошок, давным-давно окаменевших моллюсковых обитателей моря. По воле человека перемолотые пласты двустворчатых и панцирных заново твердеют в формованные монолиты, составляя рукотворные скалы городов, которым однажды тоже суждено будет потрескаться, обветриться и превратиться в строительный компонент, продолжая бесконечную цепь измельчения и застывания.

Творожистая масса сровняла минувшие страсти, воцарившись над ними неколебимой гладью. Следующие ведра наполнили и поглотили дарственную гильзу, боевые и юбилейные награды, золотые серьги-розочки, купленные матери с первой зарплаты.

Замуровывая ведро за ведром минувшую жизнь, он вспомнил, как заливал сваи первого фундамента. Воду набирали из местного прудика, и когда громадные бетонные пастилы схватились и он сбил с них опалубку, то увидел на боку одной застывшую рыбку-малька.

Диагнозу со дня на день должно было стукнуть полгода.

* * *

Поздней осенью, не получив никакого ответа на многочисленные звонки по месту регистрации, где невестка, брат и подросшие наследницы отговаривались тем, что связь с родственником давно утеряна, на участок проникли приставы. Они увидели торчащее из двери тело, ноги которого были вмурованы в сплошную, слоеную толщу. Тело имело утраты: соседские кошки, ежи, да и вообще экология в тех местах была хорошая, животный мир богатый и плотоядный, одна белка не изменила вегетарианству.

Уголовное расследование, гасимое кулуарными выплатами и звонками сверху, тянулось тем не менее почти два месяца. Строителям пришлось арендовать специальную машину, которая в течение трех недель днем и ночью дробила массив, повторяющий форму дома и несущий отпечатки быта генеральской семьи, как булыжники на пляже несут оттиски доисторических папоротников. Отдельная бригада расковыривала ломами деревяшки, резала болгарками арматуру. Работяги – представители некогда покоренных животноводов – крушили окаменелости невнимательно и грубо до тех пор, пока кто-то не заметил торчащий из обломка завиток сережки-розочки. Находка взбаламутила среднеазиатские умы, и выполнение непосредственной задачи существенно замедлилось. Спешившиеся в энном поколении кочевники стали тщательно измельчать и просеивать подозрительные осколки. Ни окрики прораба, ни тычки чоповцев, ни взорвавшийся охотничий патрон, нашпиговавший дробью плечо и пол-лица одного из кладоискателей, – ничто не могло отвратить от поисков. Однако, кроме ордена Красной Звезды, ничего найти не удалось, да и тот так до конца и не отчистился от намертво приставшего вещества. Герой заварухи, бредивший с детства противотанковыми надолбами вокруг Москвы, помнил рассказы матери, как она с другими женщинами копала рвы поперек вероятного движения гусеничных и колесных неприятеля и как спешно завезенная из неиссякаемого источника – республик Средней Азии – мужская рабсила околевала на морозе, кутаясь в свои цветастые халаты. Он был бы рад узнать, что его одиночными стараниями наступление стройотряда через участок номер пятьдесят шесть застопорилось в общей сложности на три месяца.

Белка переселилась в другие кущи, младший с невесткой получили урезанную компенсацию и судятся теперь с дорожной компанией, внучка третьего зама, выселенная с родного огорода, оставила чтение и целиком переключилась на крикливые шоу из купленного на отступные телевизора, потому что ужиться с окружающим миром с помощью одного только чтения и сладкого она уже никак не может. Цветы, которые она не решилась вручить пенсионеру лично, перекочевали вместе с вывороченной землей на придорожный откос, под укрепляющий почву решетчатый железобетон. Цветы расплодились, прорастая из ячеек множеством пучков и образовав с годами внушительную поросль. Каждую осень они распушают сиреневые головки, радуя редких романтиков из числа работяг, обслуживающих данный участок РСУ – под конец смены те надирают пышные веники для своих жен, и плоские недвижные лица женщин смягчаются, и в узких прорезях для глаз возникает тепло.