Воробьиная река - Татьяна Замировская Страница 15

– Дети отдельно, – повторяла женщина. – Отойдите, пожалуйста. Мы сейчас идем в детский корпус, там большой переход, вы не пройдете все равно, узкие очень коридоры.

– Так, дети все? – тоном воспитательницы закричала она. – Все дети? Дети, пойдемте!

Дети побежали за ней. Матери детей где-то минуту стояли в растерянности, но потом отправились в хвост очереди, будто ничего не произошло.

Личные вещи отбирали вообще у всех, особенно мобильные телефоны. Одежду забирали, но не всю. Верхнюю заставляли снимать, но не уносили и просто бросали в грязь.

Анна смотрела на все это с покорным недоумением. В какой-то момент очередь стала вести себя очень организованно. Вести себя неорганизованно вдруг оказалось чем-то таким же странным, как, например, быть подошвой, касанием или еще каким-нибудь действием – противоестественно и громоздко. Она побрела в конец очереди вдоль длинного забора и тоненько стонущих от ветра бараков, похожих на бумажные фонарики – изнутри пробивался хрустальный, ненастоящий свет, и казалось, что бараки вместе с корпусами, простирающимися до горизонта, сейчас улетят в небо, как будто лето и фестиваль, а не холод и неизвестно что.

Необходимо встать в очередь. Вообще во всем была необходимость. Слова постепенно начали исчезать, их будто размывало дождем прямо внутри головы, но необходимость оформлялась прямо в воздухе как самое главное слово.

– Постойте, – ее взяла за рукав женщина в разноцветном пуховике, тоже крадущаяся вдоль забора. – Стойте, ну пожалуйста. Я вас откуда-то знаю, помогите мне.

Анна посмотрела на женщину; лицо ее выражало страдание – Анну это заинтересовало, потому что здесь ничье лицо не выражало ничего, хотя бы отдаленно похожего на страдание.

– Я же тут никого не знаю, – затараторила женщина. – Хоть одно знакомое лицо, понимаете, как это важно? Я тут совсем одна, и уже давно, растеряла всех своих из автобуса, а вы тут с компанией, вы с кем-то ехали?

Анна не очень хорошо помнила, с кем она ехала, более того, этот вопрос вызвал у нее в голове незнакомую, звенящую усталость, существующую как бы всюду, где не было даже намека на Анну, и поглощающую ее без остатка.

Женщина схватила Анну за руки, притянула к себе. Прожектор светил тускло, можно было что-то рассмотреть.

– Тебя зовут Анна, – сказала она и захохотала. – Анна! Тебя зовут Анна, я это помню!

– Вы откуда знаете? – бесцветным, похожим на мокрую стену, голосом спросила Анна.

– Не помню точно, откуда, – заговорщицки сообщила женщина и схватила Анну под рукав. – Пошли, давай-давай, пошли отсюда. Не помню, слышишь. Но точно знаю, что ты Анна. Пожалуй, это вообще единственное, что я тут, бляха-муха, знаю наверняка.

Анна вдруг поняла, что до этого момента она была не Анна, а какая-то линия или водяная стрелочка, текущая в прозрачном хрустальном ручье строго на Запад по велению некоего могущественного магнита. Теперь она была Анна, и в ней начала разворачиваться некая сложная бумажная фигура, ранее бывшая скомканным жестким шариком.

– Я в поезде ехала, да, – неожиданно чужим для себя голосом сказала она, и фигура будто разрезала ее изнутри, такая особенная сладкая боль, если порежешься бумагой, как в детстве. – Мы все с поезда вот только что, нас сюда привезли, сто человек или больше. Вначале ехали в Москву, белье, провожающие покидают вагоны, все как обычно, потом ночь, это самое, зарплаты-президенты, соседи эти, один паспорт потерял, потом нашел и пили за это, вообще спать невозможно было. Я на них шикаю, а они мне стакан водки на верхнюю полку передают с лимончиком, будто коктейль. Я беру и выливаю вниз – а они только смеются. Потом колеса меняют, кажется, грохот страшный, потом вообще маршрут меняют. И окна уже запрещены, потому что нельзя смотреть. Вагон тоже поменяли, табличку. Билеты не вернули, постель попросили сдать – а до этого раздали влажную, сдавать тяжело, падает с рук, как камень – мокрая, свинцовая. Ну что мне – берем чай, едем дальше. Чай разносили, хотя вообще ни на какие вопросы не отвечали.

– Пила чай? – спросила женщина.

Анна кивнула.

– Ой-ой, – поморщилась женщина. – Не надо было тебе чай заказывать, Ань.

– А ты тоже с поезда? – спросила Анна. Она начала что-то вспоминать. Например, люди, подравшиеся из-за паспорта, были почти наверняка ее соседи – очертания шапки одного из них прорезались внутри нее, как очередная порция бумажных роз.

– Не-не-не, – ответила женщина. – Ты чо, какой поезд. Нас на автобусе привезли, человек десять. Я вообще на остановке сидела, трамвая ждала – там, видимо, какой-то бензовоз сраный проехал, развонялся ужасно, мне дурно стало – ну все, думаю, сейчас стошнит или сознание потеряю – потом смотрю, я лежу, медсестра подходит эта, в форме их – то есть, я потом поняла уже, что форма не та, – и чаю, говорит, давайте выпейте. Я набрала в рот, но не глотаю. Я ж боюсь глотать вообще, у меня страх глотания. Я однажды подавилась водой, чуть не умерла, поэтому я жидкость пью только стоя, лежа нет. Это я сама себе так сказала. На самом деле просто нельзя пить чай из рук незнакомых людей. Это самое главное правило в жизни.

– Да кто тебе такое сказал? – вытаращилась на нее Анна.

– Не помню, – отмахнулась женщина. – Есть же и другие правила! Например – не ешь, если э. Если что? Или когда ты ешь, ты кто? Ты что?

Анна попыталась вспомнить какие-нибудь правила, но у нее ничего не получилось – она попыталась сформулировать какое-то простенькое правило про очередь: вроде «стой в хвосте, чтобы тебя никто не трогал» или «одни люди должны стоять перед другими», но у нее не получилось – из ее речи исчезло некое предписание, императивность, долженствование.

Оказалось, что никаких правил вообще нет.

Марина (ее звали Марина, она сообщила это сразу же после того, как рассказала еще пару историй о том, как она давилась различными мелкими съедобными объектами – от виноградинок до клюквы в сахаре и гомеопатических шариков с нестерпимым, едким камфорным запахом) рассказала, что к ней еще тогда подъехала «Скорая», но просто стояла недалеко – Марина же вместе с медсестрой ждала автобуса, почему-то медсестра ее уверила, что за ними должен автобус приехать, и правда, приехал старенький вонючий «ЛАЗик», и Марина спросила: так вон же скорая стоит, можно туда подойти, но медсестра запретила, не смотри туда, говорит.

– А воду эту я в «ЛАЗике» выплюнула, – триумфально сказала Марина. – И когда я посмотрела на то, что я выплюнула, я знаешь что увидела? НИЧЕГО.

– Ты такая молодец! – сказала Анна. Она ужасно зауважала Марину. Марина была страшно общительная и какая-то нестерпимо живая, в отличие от этой покорной очереди, в которой никто даже не дрался теперь.

Вокруг ходила охрана, но будто не замечала их. Анна спросила у Марины, не знает ли Марина ее, Анны, фамилии, но Марина покачала головой и ответила, что и свою-то не помнит. Анна испугалась и начала шипеть: ты должна знать фамилию, ты что вообще себе думаешь!