Лгунья - Валери Виндзор Страница 15

— Ох, Мэггс, ради бога, — сказал он. — Ну чего ты теперь хочешь добиться? Я в тебя влюбился, понятно? А почему ещё люди женятся?

О-о, по многим причинам. Среди которых любовь стоит далеко не на первом месте. Я его не любила, не припомню такого, хотя мысль о том, что он в меня влюблен, произвела на меня сильное впечатление. Я вышла за него, потому что в те дни так было принято, а ещё потому что боялась его расстроить. Все будет хорошо, убеждала я себя. Моей маме он нравится. И отчиму нравится. Он всем нравится. И мне нравится. И я знала, как мама обрадуется всей этой свадебной суете. Нет, вру. Это я радовалась. Мне нравилось быть в центре внимания: нравилось, что люди мне завидуют и не скрывают удивления; нравилось быть частью важного ритуала, в котором я исполняю роль героини и символической жертвы. Но я никогда особо не задумывалась о том, что будет после церемонии. Здесь наступал предел моего воображения. Как будто это конец сказки. И жили они счастливо — на литературном языке это означает «Конец», пора закрыть книгу и ложиться спать. Я сидела нарядная в машине рядом с Тони и, помнится, подумала: это совсем не то, что я имела в виду. Хотелось остановиться и сказать: Это ошибка, давай вернемся, пожалуйста! Я мечтала о свадьбе, конечно, мечтала, но не предвидела последствий: я думала, все кончится совсем по-другому, как-нибудь более жертвенно, более поэтично. Помню, я сидела в машине, смотрела на свои руки и с удивлением думала: неужели это мои руки, неужели это я, реальная я с этими вот странными белыми руками, сижу в форде «Кортина» на пути к Уитби. «Что ж, вот ты и сделала это», помню, сказала я себе. За Йорком начался дождь, и небо почернело. Мы ехали по ровным, мокрым дорогам. «Дворники» на ветровом стекле монотонно качались, туда-сюда, раздвигая струи дождя. Меня переполняла такая невыносимая печаль, что я с трудом дышала.

Тони положил руку мне на колено.

— Счастлива? — спросил он.

Я улыбнулась и кивнула, потому что не могла говорить. Так и пошло. И чем меньше оставалось во мне уверенности, тем Тони, в той же пропорции, наполнялся уверенностью в себе, он был прямо набит уверенностью, как плюшевый медведь — опилками. И тем не менее целых шестнадцать лет мы ухитрились прожить довольно счастливо. По крайней мере, всем так казалось. Особенно мне.

Я лежала на кровати, не в силах пошевелиться, парализованная внезапно открывшимся доступом к памяти, и строила отчаянные планы. Меня мутило. Как только войдет доктор Вердокс, мне придется просить его связаться с Тони. Между тем, необходимо придумать убедительное объяснение для Тони: почему я ловила попутку на дороге, ведущей на юг. Я прокручивала в голове фразы, торопливые, беспомощные фразы, которые обрывались незавершенными. Зато мне отлично удавались язвительные вопросы, тонкие укоры, болезненное молчание: бесконечная расплата, которая мне грозит.

Наконец явился доктор Вердокс, принес кипу английских газет.

— Я подумал, вы захотите что-нибудь почитать за завтраком, — сказал он. Несколько медсестер помогли мне принять сидячее положение, подоткнув меня со всех сторон подушками, как куклу без костей. — Они немного устарели, — сказал он, извиняясь. — Вот… — он протянул мне «Дэйли мэйл», — самая свежая. Вчерашняя.

Меня поразила дата. Три недели ухнули в никуда. Доктор Вердокс бросил на кровать остальные газеты. Там оказалось две «Дэйти телеграф», «Гвардиан» и «Сан». Я начала с «Мэйл». Странное ощущение — потерять целых три недели, не знать, с чего начиналась половина описываемых историй, но страннее всего было обнаружить, что в мире-то как раз почти ничего не изменилось. Я только что прочла о французской оппозиции плану какого-то исполнительного комитета, или ещё чего-то, и переворачивала страницу, как вдруг на глаза мне попалась маленькая, расплывчатая серая фотография рядом с заголовком статьи. Я взглянула на неё мельком. Даже немного посочувствовала оригиналу этого снимка, кем бы он ни был: могли бы выбрать фото поприличней, подумала я. И вдруг у меня комок застрял в горле. Мне был знаком этот панический взгляд, это бледное, застывшее лицо трупа, прислоненного к плиссированной занавеске. Я прочитала заголовок: «Загадочное исчезновение англичанки остается тайной». Я заставляла себя сосредоточиться, медленно прочесть каждое слово, но глаза мои метались по странице, как крабы в истерике, перескакивали через слова, упускали смысл.

Французская полиция все ещё обследует район Лиможа в поисках тела миссис Маргарет Дэвисон, 36-летней секретарши из Сток-он-Трент, которая исчезла три недели назад, находясь на отдыхе в Париже. Ее муж, Энтони Дэвисон, 39 лет, начальник отдела реализации и сбыта, вчера вечером сделал объявление по французскому телевидению, прося откликнуться тех, кто мог видеть его жену. Одежда миссис Дэвисон была найдена местным фермеров в зоне розыска.

Я лихорадочно просмотрела остальные газеты. Ни в «Телеграф», ни в кратких, на четыре колонки, сводках «Гвардиан» ничего не было. На центральных страницах «Сан» я нашла фотографию Тони, он ссутулился, поднял руки к лицу, заслоняясь от камеры. Я поняла, что это Тони. Поняла сразу, ещё до того, как прочла заголовок: «Энтони Дэвисон, чья пропавшая жена считается жертвой французского убийства на сексуальной почве».

Я долго пялилась на страницу, кружилась голова. Я не знала, что и думать. По иронии судьбы, благодаря какому-то чуду, то, чего я желала больше всего, но считала безвозвратно утерянным, вернулось ко мне. Я перестала существовать. Я была никем. Маргарет Дэвисон, тридцатишестилетняя домохозяйка и секретарша из Хенли, мертва. Так говорилось в газетах. Полиция ищет её тело. В конце концов, подумала я, — во мне пробудилась способность рассуждать, даже испытывать сострадание, — в конце концов, если ты пропала и считалась мертвой в течение трех недель, значит, для Тони самое худшее уже позади. Дольше он не станет по тебе убиваться. Так зачем же снова его беспокоить? Оставайся мертвой.

Это была до того соблазнительная, до того простая мысль, что я почти позволила себе поддаться её соблазну. Почти. Вместо этого я закрыла газету, аккуратно сложила её — созерцать сутулые плечи и прикрытое руками лицо Тони было слишком мучительно — и приняла разумное решение рассказать правду. И к тому времени, когда вернулся доктор Вердокс, я как раз набралась храбрости это сделать.

— По-моему, я должна вам кое-что сказать… — начала я, но мне до сих пор было трудно справиться со сложной комбинацией слов.

— За дверью ждут полицейские, — сказал он. — Хотят с вами побеседовать.

Вообще-то говоря, эти полицейские появились очень кстати, ибо у меня был шанс додумать фразу, которую я собиралась произнести, и не нужно будет повторять эти скучные объяснения дважды. Хотя, если подумать, то мне и один раз не придется давать объяснений, потому что они меня тут же узнают. Уже три недели моя фотография из паспорта украшает стены каждого полицейского участка во Франции.

— Вы достаточно окрепли, чтобы с ними разговаривать? — спросил он.

— Да, — ответила я.

Полицейских было двое: один довольно высокий, лысоватый, в кожаной куртке, другой маленький, темноволосый. Маленький все время озирался, будто от скуки, и втягивал щеки. Он был похож на миниатюрную версию Алена Делона. Я сидела с газетой «Дэйли Мэйл», открытой как раз на моем фото, готовая, если понадобится, предъявить его в качестве доказательства.