Леонид обязательно умрет - Дмитрий Липскеров Страница 15

— Что с ним сделали?

— С кем? — не понял капитан, аккуратно вешая брюки на спинку стула.

— С Северцевым.

— Понятия не имею…

Он обнял ее что есть силы. А ее опять затошнило.

— Узнай! — почти приказала она.

— Любишь? — сдержанным шепотом поинтересовался он.

— Тебя люблю, — соврала с трудом.

— Узнаю, — пообещал он. — Криницин — его фамилия…

Уж как эмбрион корчился всеми своими уже достаточно прибывшими клетками, как ненавидел капитанскую «доблесть», а еще более испытывал отвращение к ней, которая поменяла извращенную похоть на любовь к отцу. Он, еще безвестный, безымянный, продолжал мстить, чем мог, заставляя Юльку блевать именно в моменты соития с Антоновым, прививая матери стойкое ощущение, что мучения ее все от мрачного капитана исходят, от его ненормальной страсти.

Конечно, где-то в глубине себя он понимал, что именно эта ненормальность и удерживает родительницу возле чужого ей человека, но соглашаться, смириться зародыш с этим не желал, а потому Юлька исправно блевала, впрочем, как и испытывала праздничный утробный салют.

А как-то вечером Антонов уже в дверях, уходя, коротко сказал:

— Расстреляли.

— Что? — сначала не поняла она, расставшаяся в мыслях с капитаном как полчаса. — Что?

— Расстреляли твоего Криницина… Ну, Северцева… Третьего дня и расстреляли…

И захлопнул дверь.

Потом он не приходил три дня, а она все это время провалялась на тахте, почти в забытьи. Ее даже не тошнило по утрам.

Звонил телефон надрывно. Ксанка, наверное. Но она ничего не слышала, старалась не слышать…

Эмбриону было даже не по себе от чувства жалости к собственной матери.

Так ей и надо, думал он, но яды все же не пускал, продолжая размышлять о материнском Космосе и о глупой ерунде, которая случается с носительницами Вселенной. Если бы они знали, целой частью чего они являются, вероятно, их мозг женский со временем развился бы до мужского, а так лишь бабьи бесплодные муки!.. Мужчины же подспудно осознают, что являются ненужным звеном в цепи эволюции, а оттого их серое вещество развивается куда как быстрее и мощнее, чем женское. А все для одной цели — желание осознать, почему они не нужны? Как так случилось, что в них — деятелях науки, искусств, философах, осмысляющих бытие, — Космос, по гамбургскому счету, и не нуждается… А вот так!.. Вот потому!..

Для физиологических радостей, для мыслительного процесса, двигающего научно-технический прогресс, они еще сгодятся, чтобы Космосу не напрягаться самому Мужская особь работает на комфорт Космоса. Так муравьи работают на матку. Помрет матка, конец всему муравейнику!…

Антонов появился в третий вечер, под самую ночь. Изголодавшийся, он жадно целовал ее шею, а она, подождав, пока чекист насытится поцелуем, как комар, не жравший полжизни, затем оттолкнулась от него негрубо и от окна, прижавшись спиной к подоконнику, вопросила:

— Откуда знаешь?

Он не понял вопроса, глянул на нее с удивлением, продолжая расстегивать ремень. Платон за время встреч с Юлькой похудел и накануне проворачивал шилом новую дырочку в поясе из кожзаменителя. Сейчас эта дырочка разъехалась, и ремень можно было выкидывать.

Он понял.

— Ты забыла, где я работаю.

— Как же так быстро?

— А чего тянуть? За тройное убийство… — Он свернул ремень в клубок и, словно змею, положил на сервант. — Знаешь, как он их убивал?

— Не хочу, — отвернулась она к окну. Смотрела на зеленые купола церкви, стараясь не слушать.

Но ему надо было сказать.

— Одному охраннику в глаз выстрелил. Такая огромная черная дыра в голове. Кулак можно засунуть! Второго — в живот. Он за пять минут до того плотно пообедал… Часа два мучился бедняга, прежде чем отбыть на тот свет…

Платон замолчал, делая намеренную паузу, ожидая ее вопроса.

И она случайно спросила.

— А третий?

— Третий?.. — Капитан стянул синие военные трусы, аккуратно положил на сиденье стула. Подошел к ней, обнял за талию, провел рукой внизу живота, отчего она, ненавидя себя, задрожала всем существом, но нижняя часть ее тела уже зажила отдельной жизнью, затерлась о его обнаженность, нетерпеливо ожидая вторжения. — Третий?.. Третьим, вернее третьей, была девочка четырнадцати лет… Она шла мимо… — И он ловко соединился с нею, так патрон входит в отлично смазанное ружье.

— Случайно? — Она застонала, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Как же! Чтобы потом не признала! Прямо в сердечко пулька попала. Единственная дочка была у родителей. Налюбоваться не могли. Холили, лелеяли… Семья инвалидов. У него что-то с ногами, у матери глаза почти не видели… А дочку нормальную родили…

«Сволочь!» — ругался зародыш. Ругал он этим словом и отца, и гэбэшника. Обоих ненавидел. Одного за собственное возникновение, другого за насилие. Но вот что самое интересное: задавая себе вопрос, хотел бы он быть сотворенным женского полу, то есть Космосом, зародыш отвечал себе честно — нет. Нет, нет и нет!!! Лучше быть исследователем, чем то, что исследуют!.. Быть похожим на свою мать он уже в утробе не желал. Чтобы тебя насильно чихвостили, а ты бы еще удовольствие от этого получал!.. Спасибо!.. В этой ситуации роль капитана, пусть и омерзительная, зародышу больше нравилась, да и расстреленный отец, хоть и убийцей создан, вызывал определенное сочувствие. Быть похотливой сукой, когда тебе Божественным провидением отведено место Вселенной, ужаснее не придумаешь!.. А это — его мать!

Он поднатужился и выделил тройную порцию яда.

Она чуть было не захлебнулась.

— Расстреливают очень просто, — продолжал капитан. Он знал, что каждого интересует данный процесс, столько всякого намысливают про это. — Никаких урановых рудников, никакой специальной машины… Выводят из камеры, ведут в специальное помещение, ставят к стенке и зачитывают приговор. «Именем Российской Федерации… Назначенное судом наказание… Привести в исполнение»… Потом стреляют. Стараются в затылок, чтобы меньше мучился. Потом врач свидетельствует смерть и время ее наступления…

На момент конца АНТОНОВСКОГО рассказа она уже кричала в полный голос. Затыкал в своей комнате уши Се-Се. С проваленным ртом смотрела отупело на стакан с челюстью Слоновая Катька… Кричала отчаянно, а Платон доходил уже молча, выставив вперед нижнюю челюсть. Вурдалак, да и только…

— Где его похоронили?

— Расстрелянных не хоронят! — Уже через минуту его челюсть вернулась в обычное человеческое состояние. — Их бесследно закапывают! Когда сжигают…

Она не могла на него смотреть. Ненавидела и себя, и его. Себя знала, за что. Его — нет. Вероятно, за то, что не любила.

— А вдруг судебная ошибка? — вскидывалась она. — разве не бывает?