Любиево - Михал Витковский Страница 15

Пот катится с меня, стекает потихоньку струйкой из-под волос, задерживается на бровях. Я тяжело переваливаюсь с живота на бок, натираюсь маслом. Из моей ложбинки среди дюн смотрю на блондинчика, лежащего в траве. Пишу. Песчинки на листке. Сейчас струйка пота улиткой переползла на нос. Только ее смахнул, как поползла новая. И еще одна пробирается среди волос. Щекочет под панамкой. Щепки, сигаретные фильтры, песчинки. Все по отдельности — прозрачны, а вместе — желтые. Да здравствует остров Волин!

Этимологию топонима «Любиево» следует искать в бездонной похоти, в которую мы здесь окунаемся. Просто утопаем в этой теплой густой субстанции.

От Мендзыздроев надо свернуть влево, в сторону Свиноустья. Идти долго, так долго, что успеваешь загореть, пока доберешься до места. Минут сорок пять. Если идешь туда, загорает спина, если оттуда — лицо. Но я предпочитаю идти поверху — через лес, вдоль дюн. Среди жаркого жужжания стрекоз и жуков, по зеленым шишкам, попадающим в сандалии, осматривая мимоходом остатки военных бункеров за проволочными ограждениями. С призраками эсэсовцев в подземельях, в стоячей воде, среди туч комарья, да-да!

Если идти низом, то за деревянной зеленой лестницей, ведущей в гору, увидишь нудистский пляж, а за ним — на приличном расстоянии — хозяйничаем мы — с кофе в термосах и солнцезащитными кремами, с чтивом! С кленовым листком на носу и только на носу. В цветных очках, усыпанных фальшивыми бриллиантами. С маслом для загара! И с ключами от снимаемых в Мендзыздроях комнат. Потому что тут одни одинокие мужчины. Завсегдатаи со стажем, которым не хочется далеко ходить, снимают в Любиеве, сразу за зеленой лестницей — правда, там только одно заведение, — в кооперативе «Сполэм» (у которого — о, ирония! — радуга в логотипе), рядом лес и платная парковка, неохраняемая. Пока другие, молодые, носятся по дюнам, как мартовские коты, я аккуратно расстилаю одеяло, достаю кремы, сигареты и начинаю приманивать какую-нибудь старую сосалку, но не с той целью, что она думает. Надо раскрутить ее на рассказы… Мне бы хотелось сделать из них сказительниц, как у Пазолини в «Сало». [20]Чтобы каждый день у пылающего камина, под фортепьяно, они рассказывали вам все более и более извращенные истории. Я хочу собрать своеобразный теткинский «Декамерон». Только вот ведь какая проблема: греха больше нет, испарился грех, утек в песок, как те несколько капель, которые они стряхивают с себя, выходя из моря. Куда испарился? Когда?

Сегодня море выбросило на середину пляжа красный флаг. Как раз в том месте, где начинается наша территория. Этот красный флаг означает, что здесь островок ПНР, и мои Пенсионерки об этом знают. Как раз пришла одна из них, нашла предлог: жук, привлеченный запахом косметики для загара, стал приставать ко мне на разогретых солнцем дюнах. Кыш! Это она сквозь низкие острые кустики «кыш» кричит на жука, книжкой какой-то машет и вот уже со мною знакомится:

— Ну и пристал же он к вам…

— Да, назойливый попался…

— Такие хуже всего, кусачие, они здесь водятся, гнездо, видите ли, устроили себе на этой жаре. Может, помазать спинку кремом?

И кладет на песок книгу, которой только что махала, жука отгоняла настырного, как она сама, но мне только это и нужно! А с меня все так же течет пот, да жук возвращается. Смотрю, что за книга. А там название: «Пляж». [21]Золотыми буквами, и лицо Леонардо ди Каприо на фоне безоблачного неба. Фильм, что ли, сняли такой?

— О, он божественно в нем играл! Как раз для чтения на пляже. Ниже тоже помазать?

— Пока достаточно, я совсем недавно мазал…

— А может, кофейку?

У нее с собой целый мир. Долгими зимними вечерами она обдумывала состав будущего «несессера» и втиснула в него все, что только может пригодиться. Аптечку, какой-то купленный в телемагазине многофункциональный ножик…

— Охотно, — вижу, достает из «несессера» стаканчики, и на каждом картинка: она при полном параде! В очках, в золотых пластмассовых цепочках, как на праздник, как в церковь!

— Я сюда каждый год приезжаю, с середины шестидесятых, когда тут еще проводились конкурсы «Мисс Натура»… А с восемьдесят девятого каждый год на променаде фото делаю на стаканчике, всегда в последний день пребывания, там есть мастер, пять злотых берет. Раньше и подумать нельзя было. С каждым стаканчиком я старше…

— А так не скажешь…

— Что вы говорите… — кокетничает. Теперь к нам подсаживается еще одна, старая знакомая этой Пенсионерки:

— О, какая прелесть! А снимок этот, он приклеен?

— Выжжен, — цедит моя Пенсионерка. — Выжжен навечно. Каждый год выжигаю.

— И где же можно так? — и уже прихорашивается, и уже готова фотографироваться.

— Сразу за картошкой фри, и за рыбками, и за тирами, и за резиновыми мячами. Прямо перед напитками и мороженым. На уровне пиццерии «Флорида».

— Там, где раньше был «Курортный фонд трудящихся», переделанный в салон красоты?

— Ну да, точно, только немножко левее, в направлении «Молнии XI».

— А можно узнать, сколько такая красота стоит? — спрашивает старая.

— Пять злотых, — цедит моя Пенсионерка, уже слегка заскучав.

— Я приезжала сюда в пятидесятые, когда дом отдыха был в вагончиках. Вот. В Нецк и сюда. Но здесь лучше. Никакого сравнения, — засмеялась она.

С ней соглашаются. В стаканчики (с нею, стареющей мне попался стаканчик со снимком почти сорокалетней давности) наливаем кофе, закуриваем. Они — «Марс», я — «R1». Я удобно укладываюсь и смотрю в небо — чудесное, голубое, с белыми облачками. Чувствую, как солнце расправляет кожу на лице. А они уже ко мне клеятся, уже снизу подбираются. Я позволяю, ибо знаю, что иначе обидятся и прощай рассказ. Пусть потешатся. Только ведь они друг у дружки прямо из рук вырывают моего птенчика. Я закрываю глаза и курю. Мне приятно. Скользко, тепло. Вполне возможно, что останусь здесь допоздна, когда уже все, все до единого (за исключением этого блондинчика) уйдут, тогда я тут буду царить в полном одиночестве, купаться нагишом, валяться в песке. И буду ссать где захочу! Ходить по дюнам, потому что там еще разные неудовлетворенные недобитки, под жужжанье стрекоз стараются прожужжать свое. Так же и я провожу отпуск, только в комнате, снятой у Глухой Бабы, достану ночью умные книги, бумаги разные, ручки-перья и буду строчить какие-нибудь критические тексты о цивилизации. Но сейчас у меня в голове цикады на Кикладах. [22]

Вот и мои старые козы потихоньку закругляются, они уже получили что хотели. Я лениво переворачиваюсь на живот и прошу помазать мне спину солнцезащитным кремом «Эрис». И все становится каким-то очень польским. Потому что совсем рядом, всего в нескольких километрах за Свиноустьем, в Альбеке, царит латексный стиль. Все накачаны, гладко выбриты, покрыты татуировкой, пирсинг везде: соски, члены — все в кольцах и браслетах. Вы ведь видели всех этих западных геев с налитыми кровью свиными глазками на нудистских пляжах под Амстердамом, под Берлином, под Утрехтом, Цюрихом, Стокгольмом? Фаллосы у них как сиськи у дикарок, — растянутые, отвисшие, усталые. Сытые. Сморщенные. Обритые. Намазанные кремом. Жара, мухи, из приемника музыка «The Night Chicago Died». Под этим своим западным солнцем все телесны до последней родинки, до последнего прыщика на шее, под мышкой, до последней потертости или покраснения на теле. Чем дальше в лес, тем этих прыщиков больше, ведь их не уберешь одним махом, не заморозишь в переносном холодильнике, где среди кубиков льда уже охлаждается пиво «Корона». Которое они пьют с кружком лимона, воткнутым в горлышко. Вот какие западные обычаи царят в паре километров отсюда. Мужественные. Лысые. Скины. Гладко обритые. Тяжелые. Воняющие «поп-персом». [23]Латексное головокружение.