Грязный лгун - Джеймс Брайан Страница 15

16 часов 27 минут. Воскресенье

Дом похо ж на больницу. В комнатах мало мебели. Воздух кажется стерильным и пахнет резиновыми перчатками. Я вижу полосы от пылесоса на ковре, похожие на дорожку оставленную газонокосилкой на лужайке перед домом.

— Ты можешь подождать здесь, — говорит мама Рианны, показывая мне комнату в конце коридора, и я вижу там два стула, стоящих поодаль друг от друга. В комнате напротив стоят два дивана, и я понял неприкрытый намек, что ее мама не хочет, чтобы я был слишком близко к ее дочери, ну разве что сидел неподалеку от нее.

— Хорошо… спасибо, — говорю я, прочистив горло, которое словно ватой заложило.

Я иду в гостиную.

Ее мама зовет Рианну со второго этажа, затем заглядывает в комнату, где усадила меня, деланно улыбается и уходит. Я слышу, как стихает, удаляясь, звук ее шагов.

Ее семья бедная.

Их бедность не так бросается в глаза, как бедность моей матери. Их дом не разваливается, и он даже не меньше, чем остальные дома в городе. Ее семья бедна, но по-другому — слишком гордые, чтобы показать это, они, где только возможно, прикрывают скудость обстановки чистотой — пылесосами, газонокосилками и деревянной мебелью, отполированной так идеально, что в ее блеске я вижу свое отражение, свое бледное и взволнованное лицо.

Я чувствую себя, как на приеме у врача, словно лежу в одном нижнем белье на кушетке, накрытой простыней, и жду доктора.

Я пытаюсь представить, во что Рианна будет одета, когда войдет в комнату. Я никогда ее не видел в другой одежде, кроме ее четырех свитеров и джинсов — иногда она носила синий свитер, иногда, на смену, светло-голубой, иногда тот, на молнии спереди, а иногда тот, что надевается через голову.

У меня нет причин думать, что она оденется во что-то другое, но я не могу не представлять ее в белых одеяниях с разрезами, как бы нарисовала Ласи, если бы писала ее портрет.

Я подумал: может, мне тоже надо было одеться по-другому?

Я заметил неодобрительный взгляд ее мамы, когда она открывала дверь — она осмотрела меня сверху до низу: от моей лохматой головы до моих стоптанных ботинок и протертых на коленках джинсов. Интересно, кто был последним парнем Рианны, который заходил к ней по воскресеньям, и как он одевался? Если ее мама сравнивала меня с ним, то видела, что я не особо-то выпендриваюсь.

Мое сердце бьется в унисон с ее шагами.

Один шаг вниз, еще один.

Я не знаю, куда деть руки, кладу их на подлокотники, складываю на животе, в конце концов кладу их под колени, когда вижу тень у двери.

Волосы собраны в хвост, поэтому я ее поначалу не узнаю, и нет мешковатого свитера поверх трико, такого обтягивающего, что видны контуры ее ребер. На ней те же джинсы, обтрепанные снизу, там, откуда выглядывают ее босые ноги.

— Привет! — говорит она, широко улыбаясь, ее улыбка искренняя, не то что у матери, и я не могу удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ, пусть даже мне и не нравится моя собственная улыбка.

— Я только что пришла, даже в душ не успела, — говорит она, и ее улыбка сменяется озабоченностью, когда она окидывает себя взглядом.

— Все в порядке, — говорю я. — Мне все равно. — я пытаюсь не пялиться на ее грудь.

Рианна пожимает плечами и разводит руками:

— Ну тогда ладно, — говорит она и входит в комнату, садится на стул напротив меня. Рианна поджимает под себя ноги, как делают дети в детском садике, когда садятся в кружок послушать сказку.

За стеной работает телевизор, и слышно, как оживляется ее отец, когда что-то происходит в игре, которую он смотрит. Рианиа смеется и извиняется за него. Я говорю, что мой отец ведет себя точно так же, и мы оба замолкаем, пытаясь подобрать слова.

— Как прошла тренировка?

Это единственное, что приходит мне в голову, когда я вижу, как бретельки трико впиваются в ее плечи, оставляя розовые полоски на коже — бело-красные пересекающиеся линии на ее теле, словно крестики на карте с сокровищами.

— Вроде нормально, — отвечает она и выворачивает руку, чтобы взглянуть на ее тыльную сторону, — с бревна навернулась, — и показывает огромный фиолетовый синяк, чуть ли не на всю руку.

Я непроизвольно дотрагиваюсь до своего лица, но быстро отдергиваю руку.

Мой синяк сошел много недель назад, но я все еще ощущаю его, когда дотрагиваюсь до лица, я до сих пор чувствую то место, куда ударил его кулак.

— Больно? — спрашиваю я.