Путешествия по Европе - Билл Брайсон Страница 15

В конце концов мне пришлось идти в Durbuy пешком. Он отделен от Barvaux очень большим холмом, так что вся вторая половина пути оказалась ведущей под крутой уклон дорогой. Начав спускаться, уже нельзя было гарантировать, что сможешь остановиться в нужный момент. Я все больше терял контроль над движением ноги переступали сами собой, как ходули, причем, все быстрее и быстрее. К последнему повороту я приближался с такой скоростью, что вписаться в него не представлялось возможным, как если бы я был инвалидом на паре деревяшек, которые яростно несли меня к большому амбару. Мне уже представилось, как я пробиваю насквозь кирпичную стену наподобие персонажей мультфильмов, оставив в ней дыру, повторяющую очертания тела, но реальность оказалась более интересной. Я умудрился попасть ногой в канализационную трубу, ловко вывихнув при этом лодыжку (мне явственно послышался треск, как от сломанной сухой ветки), произвел серию головоломных кульбитов, чувствуя себя Франкенштейном на роликовых коньках, шарахнулся физиономией об амбарную стену и, театрально пошатавшись с минуту, рухнул наземь.

Какое-то время я лежал неподвижно в высокой траве, страдая от нестерпимой боли в ноге. Потом попытался разглядеть, от чего мне так больно, не вывернута ли моя конечность под каким-нибудь ненормальным углом, но она выглядела вполне пристойно. Тогда я прекратил дергаться и стал отрешенно рассматривать склон погубившего меня холма, довольно абстрактно размышляя о том, каким образом сумею добраться до города.

В конце концов я кое-как принял вертикальное положение, используя стенку амбара в качестве опоры, и добрел, хромая, до ближайшего кафе, где упал в стоящее возле двери кресло. Сняв ботинок и носок, я осмотрел лодыжку, ожидая и даже, представьте себе, с тайным мазохизмом надеясь, что найду сломанную кость, прорвавшую кожу наподобие колышка для палатки. Но нога была лишь слегка синеватой и немного опухшей, так что рассчитывать на срочную транспортировку вертолетом и суету молоденьких медицинских сестер в эротично накрахмаленных халатах не приходилось. С полчаса я сидел, хмуро посасывая заказанную кока-колу, а допив, встал и обнаружил, что боль почти стихла.

Тогда я, хромая больше, чем надо бы, прошелся по городу. Он состоял из узких улочек и каменных домиков под шиферными крышами. На окраине высился замок, похожий на иллюстрацию к сказке, а под ним протекала мелкая быстрая речка Урт. Вокруг были зеленые холмы, которые веками отгораживали город от внешнего мира. Я долго просидел на скамейке у самой воды, наслаждаясь пейзажем и пением птиц.

Примерно в три часа дня мне пришло в голову, что лучше вернуться в Barvaux. Я кое-как доковылял до станции после шести, когда на ней уже было темно и пусто. Других пассажиров не наблюдалось, как и расписания на стене. Я расположился на стороне платформы, противоположной той, к которой приехал, не зная, когда может прийти поезд и будет ли он вообще. Я замерз и устал. Моя лодыжка опять принялась пульсировать. Кроме того, я не ел весь день.

Чувствуя себя одиноким и слабым, я стал с тоской вспоминать о ресторане в моем родном городе, название которого все считали аббревиатурой от «Вся Еда Отравлена». Это было странное место. Я чуть было не сказал, «ужасное место», но в отрочестве большинство вещей видятся странными и ужасными одновременно. Еда там была отвратительной, официантка некрасивой и глупой, а повара — беглыми каторжниками, вечно гнусавящими от хронических насморков. Всегда приходилось ожидать, что, когда повар поставит передо вами еду, сопля с его носа обязательно упадет на гамбургер.

В этом ресторане была официантка по имени Ширли, самая неприятная особа из всех, когда-либо виденных мною. Принимая заказ, она смотрела на клиента так, словно у нее просили одолжить машину, чтобы отвезти ее дочь в Тихуану и трахаться с ней весь уикэнд.

— Вы хотите что? — обязательно переспрашивала она.

— Свиную отбивную с луком, — виновато повторял клиент. — Пожалуйста, Ширли. Если тебя не затруднит. Когда появится свободная минутка.

Ширли вперялась в посетителя взглядом на пять минут, словно запоминая его черты, чтобы сообщить приметы полиции, затем царапала заказ на листочке бумаги и кричала повару на странном диалекте, который употребляют в ресторанах: «Два сломанных стула и хвост дохлой собаки!» — по крайней мере, так это звучало.

Если бы роль Ширли, грубой и болыпегрудой, играла в голливудском фильме известная актриса, то вы бы сразу поняли, что в ее груди бьется золотое сердце. И, вздумай вы подарить ей что-нибудь, она бы вспыхнула и сказала: «Ты чё, парниша, не надо было этого делать». Но если бы вы сделали подарок Ширли, она бы сказала просто: «Что это за херня?» У Ширли, увы, нет золотого сердца. Мне даже кажется, что у нее нет никакого сердца.

Однако у того старого ресторана были свои достоинства. Точнее, одно достоинство: он не закрывался всю ночь, и был всегда доступен, если вы вдруг оголодали или просто захотелось побыть среди людей вечером. Он был гаванью, он был убежищем. Увы, ресторана давно уже нет. Говорят, его владелец один раз попробовал стряпню своих поваров и помер. Но даже теперь я вижу его как наяву: пар на окнах, кучки ночных рабочих в углах, Ширли, поднимающая за волосы голову пьяного посетителя, чтобы вытереть столик влажной тряпкой. И я по-прежнему вспоминаю о нем иногда, особенно в таких местах, как вокзал в южной Бельгии, где темно и прохладно, и в двух направлениях, сколько видит глаз, тянутся рельсы без признаков жизни.