Фладд - Хилари Мантел Страница 15

Подростки переглянулись, их лица разгладились.

— Мы атеисты, — сказал маленький мальчик со смутным сожалением.

— Это не для нас, — сказала девочка. — Понимаете, святой отец, родители не выпускают нас гулять без формы, от этого все беды.

— А те, из Фомы Аквинского, нас бьют, — объяснил мальчик.

— Они догонят нас и поколотят, — сказала девочка, — если вы нас не пропустите.

Сзади три ее подружки подняли свои жестянки и забренчали в унисон: odi, odas, odat.

— Я ненавижу, — грозно перевела девочка. — Ты ненавидишь. Он, она ненавидит.

— Можете не продолжать, — пробормотал Фладд. — Я знаю, что дальше.

— Не принимайте на свой счет, — сказал юноша постарше, а девочки, потрясая жестянками, объявили:

— Если что, мы закидаем их нашим домоводством.

Фладду пришлось отступить в сторону. Проходя мимо магазинов, подростки с опаской поглядывали на дверные проемы — не подкарауливает ли там кто.

Он по лестнице перебрался через изгородь на тропку и двинулся через пустошь, молотя зонтиком отца Ангуина по жесткой траве. Склон, поначалу пологий, становился все круче, и перед следующей изгородью Фладд остановился, чтобы перевести дыхание. За ней лежала главная улица Недерхотона: беспорядочно разбросанные дома, пабы «Старый дуб» и «Ягненок», которые переживали не лучшие времена, табачная лавка с закрытыми ставнями — вероятно, та самая, о которой говорил отец Ангуин, бакалейная с пирамидками из пачек чая на витрине и булочная, витрину которой вместо хлеба украшал спящий черный кот. Деревенские дома не отличались единством стиля, некоторые состояли из одной длинной комнаты, низкие просевшие крыши свидетельствовали о преклонном возрасте, а еще Фладду бросилось в глаза обыкновение недерхотонцев замуровывать окна, которые они считали лишними.

Вокруг он наблюдал живые алхимические символы: черные куры клевали на заднем дворе, у стены стояла приставная лестница о девяти ступенях, scala philosophorum [22]. Вскоре дома поредели, и Фладд оказался у ржавых железных ворот, за которыми начиналась тропинка через пустоши. Он постоял, всматриваясь в мрачный пейзаж и бурное небо, а отвернувшись от ворот, почувствовал на лице капли дождя. Раскрыв ниспосланный провидением зонтик, отец Фладд зашагал обратно. Плотный вязкий туман, не дожидаясь, пока он поднимет воротник, заклубился вокруг. В меркнущем дневном свете грязные оконные стекла казались непрозрачными, словно их покрывал тонкий слой свинца. Дрожа от холода, священник прислонился к стене и снова вытащил карту. От главной тропинки, которая привела его сюда, ответвлялась боковая. Она шла прямиком через огороды и, по его подсчетам, минут через десять должна была вывести на задворки монастыря. Он все равно собирался нанести монахиням визит вежливости как раз сегодня, иначе они обидятся. Наверняка монахини из христианского милосердия предложат ему чашку горячего шоколада, а возможно, и булочки с маслом или даже вареньем. Разумеется, они обрадуются гостю. Взбираясь на очередную лестницу через изгородь, отец Фладд улыбнулся про себя и с веселым сердцем вытащил ногу из чавкающей грязи.

В гостиной монастыря было и душно, и холодно, а еще таинственно пахло застывшей подливкой. Гостиной пользовались нечасто. Фладд сидел в жестком кресле у мертвого камина и ждал мать Питуру. Под его ногами сиял темный линолеум с рисунком в виде паркетных дощечек, оживляемый красным ковриком у камина. Над каминной полкой висел Христос в тяжелой позолоченной раме, тонкие язычки света поднимались из его головы. Грудная клетка была аккуратно вскрыта римским копьем, и распятый тонким мертвенно-бледным пальцем указывал на свое беззащитное сердце идеальной формы. У дальней стены стоял массивный сундук с прочным на вид замком. Вероятно, дубовый, но за долгие годы поверхность сундука так захватали руками, что теперь она казалась липкой и не отражала света. Знать бы, что там внутри, подумал Фладд. Вещи монахинь, интересно какие.

Устав ждать, он заерзал в кресле. Сундук манил его, глаза снова и снова возвращались к дубовой крышке. Фладд встал, кресло скрипнуло — он застыл на месте, затем, набравшись смелости, на цыпочках подкрался к сундуку. Потрогал крышку — не поддается, попытался приподнять, оценить тяжесть — и впрямь тяжелая. Сзади раздались шаги. Фладд выпрямился и непринужденно улыбнулся.

Мать Перпетуя прочистила горло — слишком поздно, чтобы гость счел это вежливым предупреждением, в самый раз, чтобы показать, кто здесь главный. Затем монахиня подошла к высокому узкому окну и задернула шторы.

— Скоро стемнеет, — заметила она.

— Э, — замялся священник.

— Одежда монахинь. — Она показала на сундук. — Одежда, которую мы оставляем, удаляясь от мира. Ключ хранится у меня.

— И вы носите его при себе?

Питура пропустила вопрос мимо ушей.

— Большая ответственность — заботиться о благополучии стольких душ.

— Выходит, вы не только директриса, но и настоятельница?

Питура закинула покрывало за плечо, словно говоря: больше-то некому.

Отец Фладд продолжал разглядывать сундук.

— Можно заглянуть внутрь?

— Думаю, что нет.

— Это запрещено?

— Думаю, что да.

— Это вы так решили?

— Я исполняю свой долг. Вдруг узнает епископ?

Мать Перпетуя зашла к нему за спину и с хозяйским видом склонилась над сундуком. Затем покосилась на гостя из-под выступающего края черного головного убора. Словно лошадь в шорах подмигнула.

— Впрочем, отче, для вас я могла бы сделать исключение. Допустим, вы меня убедили.

— Нет ничего предосудительного в разглядывании старой одежды, — подхватил отец Фладд. — Наверняка внутри есть любопытные фасоны.

Перпетуя похлопала ладонью по крышке сундука; суставы у нее были крупные и узловатые.

— Я могла бы вам разрешить. Вы так любопытны, в конце концов…

Она выпрямилась, взгляд скользнул по фигуре священника.

— Только вряд ли это понравится епископу. Однако если вы промолчите, я тоже никому не скажу.

Повозившись в складках рясы ниже пояса, монахиня вытащила огромный старинный ключ.

— Тяжело, должно быть, таскать на себе такую тяжесть, — заметил Фладд.

— Уверяю вас, святой отец, это самая легкая из моих нош.

Мать Перпетуя вставила ключ в замок.

— Позвольте мне, — попросил Фладд.

Какое-то время младший священник безуспешно сражался с замком.

— Сундук редко открывают, — сказала Перпетуя. — Не чаще чем раз в десять лет. Нынче мало призванных.

Фладду пришлось встать на колени и поднажать. Раздался скрип, скрежет, щелчок, и крышка наконец поддалась. Священник благоговейно приподнял ее, словно внутри лежали человеческие останки. Что недалеко от истины, подумал он, сундук хранил останки мирского тщеславия. Разве Игнатий Лойола не сравнивал посвятивших себя Церкви с мертвецами, когда говорил о беспрекословном подчинении? Каждому своей матери Перпетуе? «Вам надлежит отдать себя в руки тех, кто над вами, подобно тому, как мертвое тело позволяет проделывать с собой все, что угодно».