Продавец грез - Августо Кури Страница 15

Возможно, комната, в которой он меня расположит, будет простой, но матрас на кровати наверняка окажется, хотя и без пружин, но с пенопластом достаточной толщины, чтобы не болела спина. Может быть, его холодильник не ломится от дорогих съестных припасов, но в нем найдется простая, здоровая пища. В конце концов, я был голоден и изнурен. Но все это были одни предположения.

Пока мы шли, учитель махал детям рукой, здоровался с взрослыми, некоторым помогал поднять тяжелые котомки. Бартоломеу только лишь приветствовал всех. Он махал руками всем подряд, включая деревья и столбы. Я противился этому, но, чтобы не быть белой вороной, пожимал руки тем, кто здоровался со мной, не преувеличивая при этом своей радости.

Большинство встречавшихся нам прохожих улыбались в ответ на наши приветствия. Я пытался предположить, как получилось, что продавец грез знаком с таким множеством людей. Но он их не знал. Просто он таким был. Любой незнакомец являлся для него человеком, любой же человек был подобен ему самому, а любой подобный ему не мог быть неизвестным. Он приветствовал их из-за удовольствия приветствовать. Никогда я не видел человека столь живого, в таком хорошем настроении и такого общительного. В сущности, он не продавал грезы, он жил ими.

Мы миновали несколько кварталов, прошли несколько километров, но до места, где он жил, так и не дошли. Много времени спустя, когда у меня уже стали подкашиваться ноги, учитель остановился у перекрестка. Я перевел дух. Ну! Наконец-то пришли, подумал я. К моей радости, учитель подтвердил, что мы действительно на месте.

Я посмотрел налево, увидел целый ряд одинаковых белых домов с миниатюрными верандами для небогатых людей и почесал голову. Мелькнула мысль: «Дома маленькие. Трех комнат в них, надо думать, нет».

Но человек, который меня позвал, к счастью, посмотрел на правую сторону улицы и слегка приподнял голову, а я, взглянув в ту сторону, увидел за виадуком огромный домище. В таком доме на каждом этаже должно быть по восемь квартир. Настоящий муравейник. Ясно, что квартиры в нем меньших размеров, чем те, что в маленьких народных домах. И люди сидят в них, как голуби в голубятне.

Вспомнив о своих студентах, я сказал себе: «Это испытание мне не выдержать. Ночь обещает быть очень трудной».

— Не тревожьтесь. Места там много.

— На каком этаже находится ваша квартира? — осторожно спросил я, пытаясь как-то замаскировать свое подавленное настроение.

— Моя квартира? Моя квартира — это весь мир, — спокойно ответил учитель.

— Very good. Мне эта квартира по душе, — изрек Бартоломеу, которому нравилось разбавлять свою речь не совсем понятными ему английскими словами.

— Что это значит, учитель? — осведомился я, испугавшись.

Учитель пояснил:

— У лисиц есть норы, птицы небесные вьют гнезда, а продавец грез постоянного места жительства, где он мог бы преклонить голову, не имеет.

Я не поверил в услышанное. Я буквально остолбенел. Учитель процитировал известное изречение Христа. Неужели этот человек считает себя Христом? Нет, это невозможно! Неужели у него больное воображение? Или это состояние вот-вот придет к нему? Но он похож на умного, весьма одаренного в интеллектуальном плане человека. Он говорит о Боге как атеист. Кто же он, этот человек? С кем я связываю свою жизнь? Но еще до того, как тлеющие сомнения в моей голове превратились в пожар, он вылил на начинающее разгораться пламя ушат холодной воды и прекратил эти сомнения, по крайней мере, на время.

— Не беспокойтесь. Я не Он. Мне лишь удается понять Его.

— Не Он? — переспросил я, не понимая, о ком идет речь.

— Я не Учитель Учителей. Я всего лишь самый младший из тех, кто пытается понять Его, — спокойно пояснил он.

На некоторое время я почувствовал облегчение.

— Но все же — кто вы такой? — настаивал я, желая получить более подробные объяснения, которых так и не последовало.

— Я вам уже сказал, кто я такой. Неужели вы мне не верите? — спросил он напыщенным тоном.

Бартоломеу к тому времени мог бы и успокоиться, но заставить его замолчать было невозможно.

— Вы не верите, что он начальник инопланетян, — попытался он наставить меня на путь истинный.

Этого я уже стерпеть не смог и обошелся с ним довольно безжалостно.

— Да замолчи ты, Краснобай! — рявкнул я.

— Краснобай — нет, сладкоречив — да. Не умаляйте моих достоинств, я интеллектуал второй очереди, — возразил он и встал в позу человека, приготовившегося к драке, изображая мастера боевых искусств.

Это была одна из первых перебранок между последователями учителя.

Учитель обратился ко мне и сделал деликатное замечание. Он не вмешивался грубо в нашу личную жизнь. Вскрывал недостатки, не наказывая при этом. Его манера обращения ранила больше, чем любое наказание.

— Жулио Сезар, вы очень умны и знаете, что ни один художник не является хозяином своей работы, но лишь ее интерпретатором. Тот, кто интерпретирует, придает ей цвета и оттенки. Если Бартоломеу думает, что я начальник инопланетян, почему вас это печалит? Мне хочется доброты, а не подчинения. Будьте добры по отношению к себе самому!

Когда он меня поправлял, мне подумалось, что его последняя фраза — «Будьте добры по отношению к себе самому!» — была не совсем точной. Она, как мне казалось, должна была звучать так: «Будьте добры к Бартоломеу». Однако во время долгой прогулки пешком я сделал для себя открытие: тот, кто недобр по отношению к себе, не может быть добрым и по отношению к другим. Тот, кто очень плохо относится к себе, бывает жесток и по отношению к другим.

Его самой большой мечтой было распространение доброты в великом социальном приюте. «Нормальные» жили в своих домах-загонах, замкнувшись в собственном мирке. Они потеряли неподвластное уму желание дарить, заключать в объятия, давать еще один шанс. Доброта являлась словом; которое можно было найти в словарях, но редко в человеческих душах. Я умел конкурировать, но не умел быть добрым. Знал, как указать своим коллегам на их ошибки и невежество, но не знал, как давать убежище нуждающимся. Провалы других возбуждали меня больше, чем их успехи. Я ничем не отличался от политиков — членов оппозиционных партий, которые лезли из кожи вон, чтобы привести правящие партии к самоуничтожению.

После деликатного урока я успокоился. Но где же квартира и дом, в котором мы найдем приют? Вдруг учитель показал под виадук, находившийся прямо перед нами, и сказал:

— Вот наш дом и очаг.

Я чуть не упал в обморок. Захотелось вернуться на «Сан-Пабло». Домом он назвал несколько старых порванных матрасов. Простыней не было, вместо них — не менее старое и рваное тряпье, которым можно было накрыться. Имелся графин с водой на случай, если нам захочется пить. Пить нужно было прямо из горлышка. Никогда раньше мне не приходилось видеть такой бедности, «Неужели этот человек спас меня от самоубийства?» — подумал я.