Насельники с Вороньей реки - Михаил Кречмар Страница 15

Должен сказать, что во время московской поездки я практически забыл об Имлювееме, застреленном незнакомце и капитане Свиридове. Собственно, в Москве всегда так: ты погружаешься в совершенно другой мир, с иным темпом жизни, где мысли не всегда поспевают за действиями. Москву можно любить, не любить, ненавидеть, желать ей сгореть в содомском пламени, но с одним обстоятельством не сможет поспорить ни один самый яростный москвоненавистник. В Москве, и только в ней, решаются все хоть сколь-нибудь значимые дела российских провинций. Ну и колоний, конечно, в которых я имел честь прожить большую часть жизни. Дело, на улаживание которого в мало-мальски самостоятельном регионе, хоть при содействии самого губернатора, уходят месяцы, в Москве может быть решено в три дня, максимум десять. Некоторые могут возразить, что суммы взяток, потраченные в регионе, будут значительно меньше. Но это только так кажется, если брать только «чистые», выплаченные из рук в руки, деньги. Если же посчитать стоимость ужинов в ресторанах, аренды саун, подарков и разного рода подношений секретарям, подругам и просто хорошим приятелям, типа «слышь, мил-друг, посоветуй мне нормальный охотничий костюм – ну, такой, чтоб положению соответствовал, сам понимаешь» (идёшь в магазин, покупаешь ему этот окаянный костюм, вписывая его стоимость в окаянные организационные расходы), всё вместе, приходишь к неутешительному выводу, что расходы на решение проблемы или выходят вровень с московскими затратами, или даже превосходят их.

Вообще, я уже давно ношу идею конституировать взятки и совершенно официально признать их самостоятельной статьёй дохода чиновников. Мысль эта меня посетила первый раз лет десять назад, когда в N-ском департаменте устроили показательную борьбу с коррупцией (на самом деле силы А и силы Б воевали за рычаги контроля за финансовыми потоками) и там на некоторое время перестали брать взятки. Так вот: работа департамента полностью остановилась! Не решалось ни одного, самого микроскопического, дела… Как они бумагу себе покупали, и то до сих пор не пойму! Жизнь встала, закисла и подёрнулась ряской. Но тут силы Б выиграли у сил А, и деятельность снова возобновилась. Вместе с хрустящими бумажками, передаваемыми в конвертах.

Я с гораздо большим уважением относился к людям, которые изначально говорили, в какую сумму обойдётся решение того или иного вопроса, чем к тем, которые шли к обозначению нужной взятки через сауну, ресторан, просмотр премьеры… Так, на мой взгляд, было и честнее, и денег на кон выходило меньше.

– Ну вот, – сказал мне Митька Михеев, кандидат экологических наук, ставивший последнюю закорючку на каком-то приложении к экологической экспертизе, – бодяга твоя к концу подошла. Через несколько дней получишь в департаменте заключение и гербовую бумагу. Это можно, конечно, ускорить, но непринципиально.

– Да хрен с ним, с ускорением, – я до такой степени устал от деловых завтраков, ужинов и обедов, переговоров в закрытых кабинетах, курилках и туалетах, шмыганья по фантастически красивому московскому подземелью метрополитена, что с удовольствием согласился на эту передышку. – Я ту штуку баксов, которую ты мне сейчас предложишь отдать референту, за эту неделю потрачу более приятным способом.

– Ну, в общем, да, – Михеев аккуратно уложил весь пакет документов в мягкий файл. Вот ещё чем мне нравится московский коррупционер в отличие от губернского: тот традиционно неряшлив и при получении от него бумаги, которая обошлась в несколько тысяч долларов, остаётся только гадать, то ли он селёдку на ней резал, то ли колбасу в неё заворачивал…

И тут я сообразил, что нахожусь я как раз в том самом Институте глобальной экологии и управления дикой природой.

На всякий случай спрятав пакет документов в портфель, я спросил:

– Слышь, Митя, а такой Протасов у вас ещё работает, нет?

Митька скривился:

– Нет. Он, собственно говоря, никогда и не работал. А что такое? Он у вас нарисовался? Воду мутит от нашего имени?

– Ну не то чтобы сильно, – пожал я плечами. – Мелкие неприятности на самом деле имеются. Я просто хотел узнать, насколько он в вашей конторе вес имеет. Документы-то он ваши показывал, – добавил я, не особенно кривя душой.

Митька разорился длиннющей тирадой о том, что, как всегда, одна рука не знает, что делает другая, попросил меня подождать и убежал «минут на десять».

Вернулся он через минуту вместе с другим типом – с бесцветной физиономией, носом картошкой и в мешковатой одежде – точь-в-точь мелкий жулик, который сидит в конторе, торгующей гербалайфом. Тип оказался заместителем директора института доктором биологических наук Леонтьевым.

– Я вам сразу хочу сказать, – бросил он нервно, – что никакого отношения к нашему институту Алексей Протасов не имеет.

Я хотел сказать, что зато к институту имеет отношение гербовая печать, украшающая командировочное удостоверение Алексея Протасова, но почему-то промолчал.

И оказался прав.

Приняв моё молчание за невысказанное обвинение, Леонтьев заговорил и не умолкал в течение сорока пяти минут.

Оказывается, Алексей Протасов был профессиональным нарушителем всех и всяческих конвенций. Он специально попал по распределению в Институт глобальной экологии и управления дикой природой, ибо был «идейным охранником природы» – это словосочетание доктор биологических наук произнёс с нескрываемым отвращением.

– Совершенно неспособный к организованной работе молодой человек. Совершенно. Впрочем, он у нас и не задержался.

Через полтора года «идейный природоохранник» Алексей Протасов материализовался:

– В одной из тех организаций… ну, вы сами понимаете… У нашего президента к ним ещё предельно негативное отношение, – будто стесняясь говорить, процедил доктор.

– «Шакалящие у иностранных посольств»? – наизусть проговорил я.

– Во-во! Шакалящие! – радостно предположил доктор во мне единомышленника. – Гранты-фуянты, бабосы пилят.

«…А нам не дают», – подумалось про себя. Манерой разговора он всё больше и больше походил на мелкого жульмана середины 90-х годов, каким, видимо, в душе и был всю свою жизнь. Интересно, а свою докторскую диссертацию он тоже писал на этом новоязе? Интересно, в какой инкарнации он чувствует себя естественнее – вот так, общаясь в тесном кругу со своей полууголовной компанией, или на каком-нибудь научном сборище, вынужденный произносить затверженные слова и выражения, в смысл которых он не верит ни секунды?

– Но с нами он контакт не потерял. К сожалению. У него здесь остались люди, которые могли выписать ему командировочное удостоверение. Если вы сможете сообщить его данные, то виновные понесут наказание. Однозначно. Во! – доктора наук осенила гениальная идея. – А можно её, бумажку эту, изъять? Ну там у вас погранзона, натравить на него ФСБ или что-нибудь такое?

Я предполагал, что «бумажка» эта уже лежит в какой-нибудь секретной папке капитана Свиридова, но на всякий случай просто кивнул.