Мусорная корзина для Алмазной сутры - Марина Москвина Страница 15

В один прекрасный день Степан Степанович увидел на столе готовое письмо к Паше, еще не запечатанное, взял и вложил туда свою фотографию, где он в зрелом возрасте в бабьем платке, глядит из окна, подперев кулаком щеку.

Ждет-ждет Луша писем с фронта, то Паша часто писал, а тут ни ответа ни привета.

«Погиб, наверное», — решила она, и давай о нем горевать, всячески печалиться и оплакивать Пашу с большим размахом.

Тут Степан Степанович признался, что он послал ее Паше свою фотографию.

Я уже говорила, дед не был красавцем в том смысле, в каком понимают красоту мирские люди, скорее, наоборот, тем более, на этой фотографии ему было хорошо за пятьдесят. Словом, Луша обиделась, разозлилась, разревелась, прямо скажем, она погрузилась в пучину ужасных душевных страданий.

— Зачем вы послали ему не мое лицо? — вскричала она в великом гневе.

— А где твое лицо? — внезапно спросил Степан. — Где твое истинное лицо, Лукерья, которое было у тебя ДО твоего рождения?!!

Этот странный вопрос поставил Лушу в тупик. Больше того, он ее настолько впечатлил, что она застыла, как загипнотизированная.

А Степан Степанович Гудков пошел с Матильдой к соседке тете Пане Вишняковой. Вечерами они там собирались, играли в преферанс и выпивали до трех утра.

38. Однажды после войны, ближе к осени, где-то в конце августа или в начале сентября в дом Степана и Матильды кто-то позвонил. Дверь открыла Матильда Ивановна. На пороге стоял солдат в гимнастерке и хромовых сапогах с вещмешком на плече и очень крепко скрученной шинелью.

— Здесь живет Луша Беленькая? — спрашивает он и показывает Матильде хорошо ей знакомую фотографию Степы в платке.

— Тут, — сказала Матильда и впустила солдата в дом.

Она сразу догадалась, что это Паша-солдат вернулся с фронта, но прямо не верила своим глазам. Она так ругала Степана за эту выходку.

— Если бы мне, — она говорила, — ты, Степа, до личного знакомства прислал свою фотографию, даже серьезную, без платка, я бы ответила, что адресат выбыл в неизвестном направлении.

Матильда усадила Пашу за стол, накормила обедом, он чаю попил и спрашивает:

— Как думаете, она меня простит? Я так виноват перед Лушей. Мы с ней переписывались почти всю войну. Она мне писала: «Павел! Бей фашистскую сволочь! А сам береги себя, ради меня. Что бы с тобой ни стряслось, знай, я жду тебя верно. Приезжай к нам в поселок Старых Большевиков. Будем вместе работать в Жуковском на авиазаводе!..». И до того, Матильда Ивановна, меня грели эти письма! — воскликнул Паша. — Так поддерживали в трудную минуту! Что я стремился к вам сюда и душой и телом…И тут Луша прислала свою фотографию, — Паша тяжело вздохнул.

— Налить еще чаю? — понимающе спросила Матильда Ивановна.

— Да! — ответил Паша.

Он пил чай, кружка за кружкой, вспотел, раскраснелся и все рассказывал взволнованно Матильде — как на духу — да! первая мысль была затаиться, не отвечать на письма Луши, как будто он пал на полях сражений, погиб смертью героя.

Но вот прошло некоторое время, и в нем заговорила совесть. Не то слово «заговорила», она его поедом ела. Ведь Луша не виновата, что такой уродилась. Но Лушины глаза — они буравили Пашу, всего пробуравили насквозь, сильнее всяких слов звали в поселок Старых Большевиков по Казанской железной дороге.

Тогда он решил: покончу с фашистской гидрой, и если останусь в живых — то просто приеду и все. Вернусь к ней с войны. В конце концов, как говорится, с лица воду не пить, а Луша — золотой души человек, насколько Паша вообще разбирается в женщинах.

На этой жизнеутверждающей ноте с завода вернулся мой дедушка Степан и прямо с порога кричит хриплым басом:

— Матильда! Кто к нам пожаловал?

Степан заходит на кухню, Паша видит — а это Луша, но без платка, с огненно-рыжим бобриком над ушами и конопатой плешью.

— Так вы мужчина!!! — вскричал тут Паша ужасным голосом.

Матильда:

— Степа! Это Паша-солдат вернулся к нам с фронта.

— Да ну?!! — Степан Степанович внимательно поглядел на солдата, потом на свою фотокарточку в платке, пронесенную по всем фронтам до Берлина… и как захохочет! — Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха!!!

Паша вскочил, весь объятый пламенем, глаза горят.

— Значит, все это просто шутка?! — в ярости и отчаянии воскликнул он. — Мы там за вас кровь проливали, а вы?!. — кричит. — Вы!.. Вы!..

Степан глядит на его лицо, внимательно, неотрывно, и видит, что все погибли у него. Ни родни не осталось, ни дома. После того, что он пережил на войне, ему даже некуда податься. Все было истреблено неясными стихиями. Сюда он ехал с последней надеждой на счастье. Но люди обманули и предали его. Короче, Степан Гудков ясно понял, что этот парень является потенциально великой личностью дзен, полностью созревшей для внезапного просветления. Именно Паше-солдату он сможет сейчас передать свое Учение, которое передавали из поколения в поколение сменявшие друг друга патриархи от самого Бодхидхармы.

— Смотри! — приказал он Паше-солдату, ударив себя в грудь кулаком.

Смотрит Павел, а перед ним стоит его мать. Такая добрая, ласковая. Она обнимает его, гладит ладонью по стриженой голове, он чуть не расплакался. И вдруг — раз! Мама превратилась в отца. Тот брови сдвинул. Глаза из-подо лба глядят на Пашу, как будто говорят: «Ты, Пашка, не балуйся, а то получишь затрещину!». Зато его отец превратился в немца, которого Павел убил в рукопашном бою, штыком заколол. А в мертвом немце, к своему удивлению, Паша узнает живую тетку Васену, да не одну, а с козой! Дальше тетка развеялась, как дым, и превратилась в его товарища, тоже пехотинца, Никиту Лиходеева, погибшего под Ржевом. Еще Павел увидел Сталина, своих дедушку с бабушкой и напоследок — Владимира Ильича Ленина, которого он никогда до этого не видел, но сразу понял, что это он.

Паша — бух! на колени.

— Владимир Ильич! — он бормочет и руки протягивает. — Владимир Ильич!..

Но Ленин затуманился, подернулся розоватой дымкой, а когда туман рассеялся, вновь перед Пашей ясно и определенно возник Степан Степанович. Вся тьма вещей, те, кого Паша любил и ненавидел, невозвратимое и утраченное — всё было, как это ни странно, в одном лице Степана Гудкова.

— Да кто же вы?!! — вскричал тут Павел, вообще не понимая, на каком свете он находится.

— А ты-то кто? — спросил Степан, и тысячи громов разом громыхнули над Пашей-солдатом.

Тут что-то замерло внутри у Паши, как будто он только что родился и ничего не понимал. Он стоял, пошатываясь, уже совсем обалдевший, и с напряженным вниманием всматривался в себя.

Настала такая тишина, что даже яблоки за окном перестали падать с яблони. Матильда, которая хотела убрать со стола, почувствовала важность происходящего и оцепенела, подняв тарелки, чтоб как-нибудь случайно не звякнуть и не спугнуть момент.