Одиссея Гомера - Гвен Купер Страница 15

Наконец, неделю спустя после его появления в доме наступил великий день — кажется, нить рассосалась. А это означало, что можно было снять и конус. А значит, теперь Гомер сам сможет вылизывать себя и мне не придется больше подмывать его после того, как он сходит на песок. А главное — уйдут в прошлое все страхи одиночества.

— Хотя иногда одиночество — это даже хорошо, — предупредила я его по дороге в ветеринарную клинику, представив, какой прием может оказать ему Скарлетт.

— Мяяууу! — отозвался Гомер из своей корзинки, стоявшей на заднем сиденье.

* * *

Освобождение из пластиковых «колодок» можно было описать одним словом — экстаз. Выпущенный из переносной корзинки, в которой он путешествовал в клинику к Пэтти и обратно, Гомер не раздумывая метнулся в гостиную, где просто рухнул спиной на коврик и принялся перекатываться с боку на бок, испытывая блаженство от самой возможности движения в недопустимых дотоле пределах.

Скарлетт и Вашти вошли в гостиную с известной долей опаски, отчасти ожидая очередного изгнания в спальню, отчасти — из понятной подозрительности по отношению к незнакомцу. Гомер, который все еще катался спиной по ковру, при появлении дам вскочил, сел и замер в положении «смирно».

Я всегда считала его маленьким, как-никак, ему-то и было всего ничего — от силы девять недель от роду, но сейчас, когда Скарлетт и Вашти окружили его с двух сторон, он и вовсе показался мне карликом среди великанов. Затаив дыхание, я наблюдала за ответственным ритуалом, пока мои кошки по очереди обнюхивали Гомера, подаваясь назад и прищуриваясь всякий раз, когда он пытался совершить встречную попытку. Когда же Гомер выбросил вперед шаловливую лапку, кошек, словно пружиной, отбросило на безопасное расстояние, а Скарлетт тут же отвесила ему «подзатыльник», который должен был означать: во время смотра никаких вольностей она не позволит. Гомер отдернул лапку и даже вроде бы втянул голову в плечи и напрягся, оставаясь, однако, сидеть в прежней позе.

Вашти еще раз обнюхала его и стала нежно вылизывать за ушком. Этот ее жест меня весьма обнадежил, как, видимо, и Гомера. Он вновь поднял голову и даже попытался обнюхать нос самой Вашти, а лапкой — дотянуться и потрогать ее мордочку. Испугавшись прикосновения, Вашти отпрянула, с изумлением озирая Гомера с недостижимого для его лапок расстояния.

Тем временем Скарлетт решила, что с нее хватит, и медленно, словно нехотя, направилась прочь, приглашая за собой и Вашти. Долю секунды Гомер колебался, а затем заковылял следом за ними. Заметив это, Скарлетт ускорила шаг, удаляясь в опочивальню, тем самым как бы намекая, что присутствие Гомера там излишне, если вообще уместно.

— Ничего, вот привыкнете друг к другу, — сказала я непринужденно, хотя в глубине души совсем не была уверена в этом.

«Уж это — вряд ли», — всем своим видом показала Скарлетт, в подтверждение моих догадок переходя с шага на бег.

* * *

Меня, бывает, спрашивают, а знают ли Скарлетт и Вашти, что Гомер слеп. Мне думается, слепота — понятие слишком абстрактное для кошачьего ума, поэтому я обычно отвечаю так: Скарлетт и Вашти, насколько можно судить, довольно быстро догадались, что Гомер не такой, как они, в чем-то неловок, где-то груб, словом — если и кот, то не очень удачный, но затем они стали принимать его таким, каков он есть.

Со стороны я замечала, что они весьма сконфужены, когда расшалившийся котенок, влетая с разгону на высокую кушетку, буквально сваливался кому-то из них на голову, тем самым вырывая из дремоты, и, сам пугаясь содеянного, шарахался назад. Неужели сразу не видно, что спальное место уже занято?! Разбуженные таким варварским способом, Вашти и Скарлетт недовольно морщились и бросали на меня косые взгляды: мол, что это с ним, с этим новым парнем?

Кроме того, Гомер был склонен куда к более жестоким играм, чем привыкли они. Взять хотя бы их излюбленную игру, которую обычно начинала Скарлетт, втягивая в нее охочую до забав Вашти. Происходило это так: улучив момент, когда Вашти сидела к ней спиной или попросту отвлекалась, Скарлетт вдруг прыгала на нее, норовя стукнуть передней лапкой по уху разок-другой, а то и третий. При этом, давая волю лапкам, она никогда не выпускала коготков, что было одним из главных правил игры. Вашти в долгу не оставалась, и вскоре обе кошечки оказывались втянутыми в то, что у боксеров называется «обмен ударами», и так продолжалось до тех пор, пока Скарлетт не решит, что Вашти, пожалуй, нанесла ей на одну оплеуху больше, чем это допустимо правилами. Тогда Скарлетт поджимала уши и выгибала спину, тем самым объявляя игру законченной, после чего противники как ни в чем не бывало расходились в разных направлениях.

Гомер был мальчиком, и девчачьи нежные забавы не отвечали его натуре. В нем жила жажда великих сражений, где в битве не на жизнь, а на смерть яростный натиск порой торжествует над ничтожеством проигрышной позиции. Так что в его понимании игры такому приему, как «съездил по уху и убежал» даже места не было. Настоящей же игрой считалось не просто запрыгнуть на спину Скарлетт или Вашти, а завалить их и, несмотря на превосходящие силы и сопротивление, пришпилить к полу до жалобного писка. Для достижения этой цели в ход шли зубы и когти, которые Гомер запускал везде, куда удавалось достать.

При этом он вовсе не хотел их как-то обидеть и, если слышал визг, который жертва издавала от боли или злости, тут же смущенно отступал, но он знал, что все, на что ему не удавалось наложить лапу, могло исчезнуть в черной пустоте небытия. Гомер и мысли не допускал, что любая игрушка, будь то резиновая пищалка или живая кошка, может вновь возникнуть ниоткуда, если выпустить ее из лап.

Если болтать перед ним ниточкой с фантиком, то вместо того, чтобы ловить фантик (забава, которая никогда не надоедала ни Скарлетт, ни Вашти), учуяв движение нити, Гомер тут же норовил вцепиться мне в руку, не жалея когтей, упреждая исчезновение руки вместе с фантиком. Тот же хватательный рефлекс прослеживался и в его захватническом отношении ко всем общим кошачьим игрушкам. Если, скажем, Скарлетт и Вашти катали бумажный шарик, Гомер, улучив момент, бросался на шарик, запуская в него когти, чтобы шарик не укатился от него в неведомую даль. Скарлетт и Вашти вынуждены были покидать игровое поле, ибо не видели смысла в продолжении игры без инвентаря. Гомер гонял шарик в одиночку, с выражением недоумения на мордочке по поводу внезапного исчезновения других игроков: как, неужели никто больше не хочет играть?

В общем, коготки он пускал в ход по полной, не щадя и шкурки других котов, но делал это без умысла, а по своей природе. Не один час потратила я на то, чтобы отучить Гомера от этой привычки — выпускать когти, играя с ним, одергивая грозным «нельзя» и всякий раз прекращая игру, едва только замечала выпущенные коготки, и даже добилась кое-каких успехов, но помимо меня существовали еще Вашти и Скарлетт, на которых эти успехи пока не распространялись.

А вот что больше всего поражало Скарлетт и Вашти (которые весили соответственно одиннадцать и девять фунтов), так это настойчивость, с какой Гомер неустанно выслеживал их, если не сказать прямо — охотился. Ему бы хоть мельком увидеть, насколько они крупнее его самого, возможно, это отбило бы у него охоту.