Нерассказанная история - Моника Али Страница 15

Я неожиданно понял, что обращаюсь к Богу, в которого не верил, с мольбой не судить меня слишком строго за мой грех.

...

Конечно, мои способности к самокритике несколько подводят меня. Я был измучен после вчерашнего. Меня одолевали тревоги и волнения. Теперь я смотрю на это немного по-другому. Она определенным образом не столько была отнята у людей, сколько приблизилась к ним. В ту ночь она стала настоящим символом доброты и страдания. Каждый имеет больше прав владеть символом, чем человеком из плоти и крови.

Ее «смерть» изменила нацию, как утверждали ведущие писатели и журналисты. Чопорность и сухость ушли в анналы истории. Голос говорившего о ней премьер-министра прерывался. Королева нарушила протокол, склонившись перед гробом.

Королева нарушила протокол. Как удивительно писать эти слова!

Конечно, сразу же началась охота за ведьмами. Пресса и публика нашли злодеев. Ее осаждали фотографы, папарацци… их и нужно винить. Они довели ее до ошибочного и рискованного поступка.

Она немедленно усмотрела в этом некую иронию.

– Так что, теперь пресса винит себя? – усмехнулась она.

Но она черпала силы в этих излияниях чувств, выплескивавшихся далеко за границы наших берегов. Оказалось, что похоронную церемонию смотрели два миллиарда человек.

...

Старался ли я во имя лучшего? Много раз я пытался развязать этот моральный узел, а он запутывался все больше. Все, что могу сказать под конец: я надеюсь. Надеюсь, что не поступил неправильно. И ответ есть только у нее. Если она найдет свое место в жизни, я был прав, что облегчил ей прежнюю. Но у меня уже нет времени увидеть это. С другой стороны, если бы мне не был вынесен смертный приговор, я не смог бы сделать то, что сделал. Десятилетиями сгибаться под бременем тайны и ответственности было бы невыносимо для меня и слишком рискованно для нее.

Вот так все и вертится. Можно надеяться, что близость к смерти рождает в нас дальновидность и проницательность. Возможно, когда я почувствую себя истинным мудрецом, осознаю, что конец близок.

Иногда я просыпаюсь по ночам, как от кошмара. Хотя больше не помню снов. Если я и вижу сны, то только о ней. Я словно грежу целыми днями. И почти не могу противиться желанию позвонить. Мы уговорились созваниваться только в самых экстремальных ситуациях.

– Даже если дело срочное, Лоуренс, – сказала она, – я найду способ справиться сама. В конце концов…

Она не закончила фразу, но мы оба знали, что имеется в виду. Не то чтобы она была смущена перспективой моей… и не только моей кончины. Смерть считается в высшем обществе чем-то вроде извращения, о котором лучше не упоминать. Но она не разделяла это мнения.

– Вы очень мне помогли. Сами знаете. – Она чмокнула меня в розовую лысину и хихикнула: – О Боже, Лоуренс, что я могу сказать? Всякая благодарность звучит по меньшей мере абсурдно.

И правда. Складывалось впечатление, будто я помог ей собрать корзинку для пикника или подогнал машину.

Она не надела коричневые линзы. Мы сидели на диване в маленьком белом деревянном домике в Северной Каролине, и я всецело погрузился в созерцание ультрамарина ее глаз, достойных сонета. Это были самые прекрасные глаза на свете.

– Боитесь? – неожиданно спрашивает она.

Я пожал плечами, словно слишком отвлекся, чтобы думать об этом.

– Я бы боялась, – покачала она головой. – Каждый раз, осознавая, что могу покончить с собой, знала, что не смогу довести дело до конца. Духу не хватило бы.

Она может быть откровенной, как ребенок.

– Но вы, наверное, боитесь.

Я поразмыслил. Да… когда позволяю себе задуматься об этом.

Она заговорила о прежних временах с такой нежностью, что это казалось прощанием. Мы обменялись историями о нашей первой встрече, когда я поклонился ей, а она в ответ присела, и ее прекрасные глаза сияли.

Немного погодя она становится серьезной.

– Я бы испугалась смерти, Лоуренс. Но теперь я не хочу бояться жизни.

...

Ночь, когда она поплыла к своей новой жизни, была бурной, свирепой, великолепной. Я просидел в шлюпке почти час, прежде чем заметил ее. И все это время гадал: а вдруг она передумала. А вдруг наш маленький план существовал только в больном воображении моего умирающего мозга?

Потом неподвижные темные воды разделились, и она помахала мне рукой. И без всякой суеты поплыла к шлюпке, пока я нервно оглядывался, в миллионный раз проверяя, не увидели ли меня.

«Рамзес» был единственной яхтой, отошедшей далеко от гавани, на такое расстояние, чтобы влюбленным никто не мешал.

Я протянул ей руку, помогая забраться в шлюпку. Она едва не утянула меня в воду: у нее была сила тигрицы, и если бы она зарычала, мне показалось бы это вполне естественным.

Я спросил ее, уверена ли она.

– Гребите, – был ответ.

Но она была слишком нетерпелива. Ей не нравился мой способ гребли. Та техника, которую я отточил. И, натянув джинсы и свитер, которые я припас для нее, она локтем оттолкнула меня.

Я поинтересовался, не заметил ли кто-то, как она нырнула в воду (я, разумеется, имел в виду ее любовника, хотя, по ее словам, знал, что они часто занимают соседние каюты из-за его склонности к храпу). Она заверила, что никто ничего не заметил. Я спросил, есть ли шанс, что один из ночных охранников что-то заподозрил.

– Тот бедный дурачок? Спит. Я проверяла.

Даже в лунном свете я видел, как горят ее щеки.

Она давно отказалась от полагавшейся ей охраны, боясь, что офицеры в лучшем случае шпионят за ней. Семья ее любовника имела все самое лучшее, самое дорогое, самое современное… и очень плохо работающее. Для нас это было преимуществом. Видеокамеры наблюдения на «Рамзесе» никогда не включались. Так приказал ее любовник, на случай если ему придет в голову запереть дверь и разложить свою принцессу (или одну из ее предшественниц) на столе или на полу.

Она неожиданно встала, и шлюпка закачалась.

– Я сделала это! – воскликнула она так громко, что я механически зашикал. Она рассмеялась. Должно быть, прошло много лет с тех пор, как кто-то, кроме ее мужа, требовал заткнуться.

– Ну можно ли этому поверить? – спросила она. – Я сделала это! В самом деле сделала!

...

Несколькими неделями ранее я летал в Бразилию, чтобы организовать ее «кончину». Самым трудным было узнать, какой из пляжей Пернамбуко будет ближе всего к «Рамзесу». Проведя несколько дней с друзьями в Буэнос-Айресе, они полетели в Монтевидео, чтобы сесть на яхту и поплыть вдоль побережья от Уругвая. Супербогачи не планируют свои каникулы как простые смертные. Невозможно было узнать их точный график. Поэтому я обыскал несколько пляжей, под вымышленным именем нанял на день шлюпки на трех: лишняя осторожность не помешает. Позвонил ей на мобильник, когда еще был в Вашингтоне, и рассказал о предположительном месте швартовки. Не главный пляж, разумеется. Я объяснил… вернее, пытался объяснить ход моих рассуждений. Стратегию и тактику отступления. Сначала – с яхты на шлюпку, потом – со шлюпки на сушу и от точки высадки – к дому. Она небрежно отмахнулась: