Слепые по Брейгелю - Вера Колочкова Страница 15

— Хорошо, Слав. Как скажешь.

— Ну, ты это… Не умирай там, ладно? Все образуется, вот увидишь.

— Ладно, Слав, я не умру.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Ну, тогда, пока?

— Пока, Слав.

Села на диван, подтянула под себя ноги, закрыла глаза. Вздохнула: «Я ведь не умру, правда? Я есть? Или меня уже нет? Как это страшно, когда себя в знакомом до боли пространстве не ощущаешь… Душа выскочила из тела, бродит где-то. Ау… Где я? Нет меня… Только эхо. Надо пойти спать, утро вечера мудренее. Какая глупая пословица, господи. Как оно может быть мудренее, с чего ради? И какая вообще разница — утро, день, вечер… Или ночь… Все без разницы. Один хрен, как говорит Вика. Все равно — страх и тоска. Тоска и страх…»

К вечеру воскресенья заблудшая душа вернулась в тело. Нет, лучше от этого не стало, просто голова начала соображать. Если, мол, ты за эти два дня не померла, то и завтра жива будешь. А завтра понедельник, на работу надо идти. Одежку какую-то приготовить, сувениры дорогим сотрудницам из чемодана достать. И под душ залезть, наконец. И голову помыть…

За хлопотами не заметила, как вечер прошел, за окном луна на небо выкатилась. Легла в постель, глянула на нее… А Саша, значит, так и не позвонил. И не пришел. Хотя Славка сказала, что он через неделю объявится, не раньше… Чтобы поговорить, значит…

О боже, через неделю. Какая вечность — через неделю…

* * *

Запах от шашлыка шел аппетитный, но гурманских восторгов не вызывал. Может, потому, что на душе было скверно? И не то чтобы совсем скверно… Нет, само слово в корне неправильное. Скверно — это когда кругом плохо, просвета нет. А у него просвет как раз есть. Только не прорезался еще, не так все просто. Ох непросто…

Саша вздохнул, провел тыльной стороной ладони по груди, там, где недовольно бухало сердце. Ощутимо бухало, не к добру. Надо бы за таблетками в дом сходить, которые ему Валя купила. Ведь настояла-таки, потащила по докторам. Нет, с одной стороны, приятно, конечно, что она так заботится. Столько заботы, если ее по граммам да по копеечкам собирать, он за всю предыдущую жизнь и не видывал. А с другой стороны… Он же не какой-то там слабак или мужик-неженка! Но все равно приятно, конечно, что там говорить. Просто не привык… Не умеет еще. Стесняется.

А воскресный денек-то, кажется, ничего, разгуливается… С утра пасмурно было, а сейчас побежали по газону солнечные пятна — красиво. Газон ровный, шелковистый, травка от ветра чуть колышется. По цвету — чистый изумруд, а не газон. Отсюда, из беседки, особенно хорошо видно. И дом видно с торца. И окна их спальни. И цветы у дома, и кусты, подстриженные диковинными загогулинами. А от беседки к дому дорожка ведет, ослепительно-белая, блестит, как ручей. И сама беседка — произведение дизайнерского искусства. Все, все кругом глаз радует. Шашлык, удобные плетеные кресла, открытая бутылка вина на столе…

Да уж. Сиди, смотри, радуйся. А глаз-то, сволочь такая, не радуется. И сердце болит. Прямо распирает его, зараза! И ладно бы, настоящей болью болело, а то ведь другая боль-то, которая виной называется. Уж сколько он от себя эту боль гнал, гнал… И Валя тоже ему толковала… Говорит, время надо, чтобы прошло. Время любую боль утоляет, и свою, и чужую. На время вся надежда.

А шашлык все, готов в принципе. Можно есть. Скоро Валя придет… Сядет, улыбнется уверенно, и боль сразу испугается ее улыбки. А пока… Еще вина выпить, что ли? Выпить, прищуриться на солнце, на зеленый газон… Вон там, на газоне, свеженькое солнечное пятно образовалось. А рядом еще, еще. Надо встать с кресла, пройтись по ним с бокалом в руке. Потоптать изумрудное солнце. Вот так, вот так… Хорошо.

Да, и впрямь хорошо. Воздух свежий, лесом пахнет, озером. На природе другая жизнь, даже небо другим кажется.

Задрал голову, долго смотрел в небо. Что это там, птица какая-то, будто застыла в вышине… Орел? Сокол? Беркут? Интересно, что он там, с высоты, видит? Стоит мужик на газоне, в чужой усадьбе, голову вверх задрал, на солнце щурится? И что ты здесь делаешь, мужик? Счастливо жить собираешься? Любовь у тебя, да? Забота, тепло, внимание? Хм… Ишь ты… Павлины, говоришь, да?

Пошел ты к черту, беркут или сокол, хрен тебя разберет. Я сам знаю, что делаю. Я сам так решил, понял? Меня здесь любят, и мне все равно — усадьба не усадьба… И давай вали отсюда, нечего тут высматривать!

Выпил весь бокал залпом, прислушался к себе. Такая вот новая привычка у него появилась — к себе прислушиваться. Черт его знает, хорошая или плохая. Может, все-таки хорошая? Если себя слышишь, значит, ты есть… Соотносишься как-то с природой, с небом, с зеленой травой. Какие-то силы внутри чувствуешь, душевные колебания. Живой, значит.

— Са-ша-а-а… Ты где, Са-аш…

Оглянулся — Валя идет по дорожке в сторону беседки. Лицо немного тревожное, ищет его глазами. Увидела, подняла полную руку вверх, чуть привстала на цыпочки. Улыбнулась. Интересно, какой идиот ее Вассой Железновой прозвал? Ну да, характер железный, конечно. Так это, наоборот, счастье — иметь железный характер, потому что в него много чего заложено — и силы, и смелости, и достоинства, рассудительности, и уважения к себе, и любви, наконец! Огромный резерв невостребованной любви и нежности! Да, именно так, нежности. Конечно, ее трудно за внешностью разглядеть. Но Валя, как она сама ему объяснила, никогда не обольщалась относительно своей внешности, не старалась выглядеть лучше. Какая есть, такая есть. Да, полное тело, зато осанка горделивая. Да, лицо деревенской простушки, зато мозги, как у трех академиков. Да, всю жизнь одна, без семьи, зато добилась всего сама. Бизнес процветает, дом построила, дерево посадила… Нет, стоп, это про мужиков, кажется, чтобы дом, дерево, сына родить. Ну, тогда тем более… Он, к примеру, из этой программы вообще ничего не выполнил! Если не считать, что дочку родил, Славку.

— Как шашлыком вкусно пахнет, Саш!

— Да, все готово. Прошу к столу.

— Знаешь, даже поверить не могу… Смотрела на тебя из окна и думала — неужели? Да неужели и впрямь свершилось, господи? А еще, знаешь, непривычно… Не привыкла я, чтоб вот так… Чтобы абсолютно счастливой себя чувствовать. Наверное, это неправильно, что я так непосредственно свою радость выражаю, да? Но я действительно счастлива, Саш. Налей мне вина, пожалуйста.

— Да, сейчас… И мясо ешь, а то остынет, невкусное будет.

— Саш… А чего у тебя такое лицо? Ты… опять, да? Не надо, прошу тебя… Когда у тебя такое лицо, мне плохо становится. Хочешь, поговорим?

— Не надо, Валь… Мы говорили уже. Сколько можно?

— Нет уж, давай поговорим! Вот именно — сколько можно! Сколько ты еще намерен себя истязать, скажи? Так нельзя, Саш… Ты это уже сделал, понимаешь? А если сделал, назад не оглядывайся, не будь скорпионом для самого себя. Ты и без того себя растратил в той жизни, хватит. Оставь себе самого себя хоть немного!

Вот что ей ответишь? Ничего и не ответишь. Потому что — права. Да, от него ничего не осталось. Устал. Пусто внутри, иссяк. Наверное, по нему это сразу видно. Вот Валя, например, увидела и назвала вещи своими именами, как она это умеет, без обиняков. Ему даже вслух говорить ничего не приходится, она все слышит. Да, она его слышит… Как это непривычно, как здорово, когда тебя слышат, когда понимают, когда сочувствуют! Нет, не жалеют, а именно сочувствуют. То есть слышат твои чувства и не пренебрегают ими. И тогда можно просто сидеть, молчать. А тебя все равно чувствуют.