А если это был Он? - Жеральд Мессадье Страница 15

Наивысшее оскорбление — обозвать мусульманина, да к тому же духовное лицо, неверным!

— Значит, мы, по-твоему, должны отказаться от джихада? — спросил его кто-то на пушту.

Это был афганец. По-видимому, каждый тут задавался вопросом: понимает ли наби и его язык?

— Он оправдан, только когда на нас нападают, — ответил Эманалла на безупречном пушту.

По рядам прокатился восхищенный шепот — удовлетворения одних, удивления других. Люди воздевали руки к небесам. Кто же еще может столь красноречиво владеть всеми языками, если не посланец Бога?

— Но мы никогда не должны делать из этого повод для нападения на невинных, как, похоже, полагает мой досточтимый противник…

Афганец вдруг быстро наклонился и выхватил из-за голенища острый кинжал. Никто и глазом моргнуть не успел, как он метнул его в Эманаллу.

Каждый услышал свист.

Вероучитель оказался ловок в метании ножей.

Эманалла видел, как сверкающее лезвие летит прямо ему в грудь. Но не дрогнул. Только вытянул руку вперед.

Невероятный гул сотряс здание, словно началось землетрясение. Послышались крики ужаса. Вспыхнул невыносимо яркий свет.

Кинжал повис в воздухе, будто наткнувшись на ладонь оратора. Словно серебряная рыбка, застывшая в хрустале.

Потом развернулся, полетел обратно и вонзился в грудь тому, кто его метнул. Хулитель Эманаллы раскинул руки, выкатил глаза и замер, пригвожденный к спинке кресла.

Последовало неописуемое смятение. Толпа духовенства, словно охваченная безумием, хлынула к возвышению с искаженными лицами, крича, плача, вырывая клочья бород, выкрикивая невнятные слова.

Один из сановников, сидевших на возвышении, бросился к Эманалле, схватил его руку и осмотрел. На ней не было ни малейшей царапины.

Министр внутренних дел звонил по мобильному телефону, требуя вмешательства армии.

Эманалла смотрел на это столпотворение с удрученным видом.

— Братья! — крикнул он наконец в микрофон.

Суматоха приостановилась. Все застыли в растерянности.

— Братья, вернитесь на свои места.

Сиденья были усыпаны наушниками. Охрана отцепила труп того, кто покусился на жизнь наби, и унесла. Соседи отшатнулись от его кресла, словно это было седалище самого шайтана.

— Братья, неужели свет небесный померк, что вы поддались такому смятению? Вы воочию видели проявление гнева Создателя. Но не за меня он мстил, а за пренебрежение нечестивцев и глупцов к Его слову. В высочайшей своей справедливости он покарал убийцу, но только его одного. Бойтесь же гнева Господа. Он будет безжалостен к тем, кто извращает божественное слово. Вы сами видите, братья, неверные есть и в наших рядах.

Вскинулись вверх руки — в знак проклятья, уверений, возмущения.

В зале для прессы нетерпение было близко к горячке. Но для средств массовой информации доступ на ассамблею оставался закрыт.

— Я вам представил, — продолжал Эманалла, — почерпнутые в Коране доводы, чтобы осудить терроризм и вероломство. Теперь я прошу всех вас обнародовать в ваших странах фетвы [17]против террористов, и в первую очередь против тех, кого финансирует «Аль-Каеда», а также против всех группировок, распространяющих насилие и ненависть. Оставляю вас вашим размышлениям.

Он сошел с трибуны и покинул Дворец конгрессов, сопровождаемый муллой — министром внутренних дел и несколькими охранниками.

В каких-нибудь трехстах километрах оттуда, в Кетте, в одном из медресе, принадлежащем «Джамаат Улум эль-Исламия», исламской организации, считавшейся одним из очагов самого крайнего экстремизма, мавлана Рафик Абд эль-Азим сидел перед телевизором, разинув красногубый рот в зарослях черной бороды и выпучив сверкающие гневом глаза. Передавали заседание ассамблеи в Исламабаде.

Присутствовавшие вместе с ним в комнате четырнадцать юнцов только что стали свидетелями совершенно невероятных событий и были теперь ошеломлены и подавлены. Ведь они уже два года готовили себя к священной войне, а некоторые недавно вернулись из горного Вазиристана, из тренировочных лагерей, которые курировал сам мулла Омар. Там они научились прицельной стрельбе, сборке и разборке АК-47, взрывному делу, рукопашному бою. Они горели от нетерпения схватиться с неверными, которые угрожают чистоте ислама и незаконно удерживают его территории.

Однако они только что увидели и услышали изобличение единственной цели их жизни, к тому же человеком, которого религиозные лидеры всего мусульманского мира почитали за наби!

И еще они видели чудо, бросающее вызов чувствам и уму!

— Это сфабриковано на деньги американцев! — кричал мавлана, который был их вероучителем и при этом военным инструктором. — Этот человек — не наби! Это американский шпион! Или израильский!

Гневным жестом он протянул руку, чтобы выключить телевизор, стоящий на низком столике у стены. Эти телевизоры и впрямь сатанинская выдумка! Правы были талибы, разбивая их вдребезги.

Поразивший его электрический разряд встопорщил дыбом бороду и сбросил тюбетейку с головы. Он взвыл.

Студенты тоже заорали.

В следующую секунду он рухнул.

Потрясенные ученики — и шести-семилетние мальчишки, и пылкие шестнадцати-семнадцатилетние юноши — тупо уставились на безжизненное тело. Они не знали приемов реанимации.

В любом случае закатившиеся глаза муллы смотрели теперь только на тот свет.

Ученики опять заорали и бросились вон из комнаты. Через несколько минут они переполошили все медресе. Но их ужас возрос еще больше, когда, едва покинув комнату, они услышали за спиной невероятный грохот. Обернувшись, они увидели, что на них обрушилось новое проклятие: телевизор взорвался, и языки пламени уже лизали пышную бороду муллы.

Новые вопли. Ад вознамерился поглотить останки святотатца. Ибо как иначе истолковать это чудо? Они оттащили мертвеца подальше от пламени и стали гасить пожар.

— Значит, этот человек — нечестивец, — сказал прибежавший на место событий глава медресе, указывая на труп Рафика Абд эль-Азима. — Он пытался остановить слово Божье.

Вечером весть о несчастном случае разнеслась по Кетте. Назавтра ее знала вся страна.

Два чуда в один день. Это перст Божий.

Наступила ночь. Янтарный водопад застыл, излившись на прибрежный лед. Но льдины были теплыми и мягкими, а впрочем, это оказались простыни. Да и янтарь в мерцании масляной лампы обернулся трепетным телом.

Женский голос раздался в полутьме:

— Вот и кончена моя жизнь.

— Почему?