По Восточному Саяну - Григорий Федосеев Страница 15

Быстро разгрузившись, мы вернулись обратно к порогу. Еще раз осмотрели бурный поток, поговорили да и распрощались с ним. Решили остальной груз подбрасывать к порогу на лодках и, прорубив обходную просеку через утес, переносить его за порог на себе.

Лодки на веревках спустили за порог, Лебедев со своей бригадой поплыл вниз, а я с Днепровским, Пугачевым и двумя рабочими остался на берегу расчищать проход.

Гребцы, налегая на весла, неслись по течению. Вместе с ними над рекой плыла могучая, бодрая мелодия.

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек…

Насторожились горы, дремавшие в вечном покое, протяжным эхом вторил песне лес, и даже шумливый порог на этот миг, казалось, затих.

Да! Действительно, широка страна моя родная!

К шести часам вечера весь груз был за порогом. Усталые и голодные, мы вернулись в лагерь. Павел Назарович ходил осматривать проход для лошадей и сообщил нам печальную весть:

— Плохо, братцы, сплошной завал, без прорубки не пройти. Боюсь, как бы праздник не пришлось прихватить…

— Как, праздник?! — крикнул Алексей, и все вдруг рассмеялись.

Он забыл про трубку, которая почти постоянно торчала в зубах. Она выпала и угодила прямо в котел с супом.

— И нужно же было тебе, Павел Назарович, о празднике напомнить… — проговорил повар, виновато наклоняясь над котлом.

— Да ты мясо выбрасывай скорее: ведь прогоркнет от твоей коптилки! — кричал Курсинов.

Котел опрокинули на брезент, а мясо спустили в кипяток, приготовленный для чая.

Несколько позже пришел от лошадей Самбуев.

— Чалка совсем дурной стала, все лошадь кусает, дерется, не дает кормиться. Бурку через Кизир гонял, чуть не топил, — говорил он взволнованно, но, не найдя среди товарищей сочувствия, бросил узду, молча присел к костру.

— Не горюй, Шейсран, — сказал Пугачев. — Выберемся к сыролесью — добрый вьюк на него навалим, присмиреет.

После обеда (съели только мясо, суп был испорчен) лагерь опустел.

Лебедев со своей бригадой уплыл ночевать за утес. Он должен был завтра к вечеру перебросить на лодках весь груз до устья Таски. Остальные остались в лагере и с утра начали прорубать проход для лошадей. До Первого мая оставались считанные часы, но работы много. Всем хотелось в праздник отдохнуть. Оно и понятно, устали. Уже много дней не брились. Большинству приходилось спать там, где заставала ночь, спали не раздеваясь. На одежде следы борьбы с завалом. В лагере не стало слышно шуток. Но у людей еще находились силы работать.

Проводив Лебедева, я с Самбуевым решил пойти осмотреть лошадей. Только отошли от лагеря, как меня остановил Алексей:

— Уж ежели первое мая будем праздновать, я им куличей напеку, да еще каких! Не верите? Ей-богу, напеку!

— Сдобных? — спрашиваю.

— Ну, конечно.

— Из чего?

Алексей лукаво блеснул глазами.

— Все у меня есть, даже кишмиш… Уж я их угощу, не останусь в долгу за сегодняшний обед.

Алексей очень страдал, что люди из-за его неосторожности работали полуголодными. Ведь он видел, в каком напряженном труде проходили последние дни, и усердно старался не отставать от товарищей. Он хотя и не таскал на себе груза, не рубил завалов, но работал много и всегда вовремя кормил нас.

Довольный, что сможет искупить свою вину, Алексей схватил котел и побежал к реке. Мы направились к табуну.

Лошади заметно похудели, но почистились. Они бегали по чаще, катались по земле, чесались о деревья, всюду оставляя клочья старой шерсти. Благодаря заботе Самбуева у многих уже затянулись раны, некоторые перестали хромать.

Вот уже много дней для них у нас нет овса. Кормом им в это время служила прошлогодняя трава да черноголовник, на кочках уже выбросивший свои зеленые ростки. Но вот-вот, скоро весна должна была раскинуть зеленые ковры, освежить цветами лужайки, и лошади забудут про голодовку.

На стоянку вернулись потемну. Люди спали. Догорал костер. Где-то внизу плескался перекат и гоготали гуси.

Приятно после утомительного дня забраться в спальный мешок и забыться, освободив от напряжения мышцы.

Засыпая, я видел обленившимися глазами темную бездну неба, сплошной чернотой залитый горизонт и редкие звезды. Было покойно и тихо, как после бури. Изредка ветерок, шелестя кронами высоких кедров, доносил с равнин стон падающих деревьев да пугающий крик филина. Ко мне бесшумно подошел Черня, обнюхал постель и лег рядом.

Утром я проснулся позже всех. Светало. Малиновым соком наливалась заря. По реке гуляла холодная низовка. Не успел одеться, как откуда-то издалека прорвался человеческий голос и сейчас же залаяли собаки. Крик повторился несколько ближе и более протяжно. Я с Алексеем кинулись к обрыву. Подбрасывая высоко ноги, к лагерю бежал Самбуев. Он махал руками, подавая какие-то знаки. Только теперь мы заметили, как снизу по узкой равнине, что протянулась вдоль реки, мчался табун: одна лошадь несколько отстала.

— Смотрите, смотрите, кто это бежит берегом? — хватая меня за руку, крикнул Алексей.

Действительно, что-то черное, мелькая меж завалов, быстро нагоняло лошадей. Я взял бинокль и в отставшей лошади легко узнал спутанного жеребца Чалку. Неожиданно в поле зрения бинокля врезался крупный медведь. Он мчался по кромке обрыва, отрезая лошадям путь к реке и, видимо, намеренно тесня табун к завалу. Через несколько секунд я со штуцером в руке уже бежал навстречу табуну. Следом за мною, на ходу заряжая бердану, поспевал Днепровский. В лагере все всполошились. Левка и Черня неистовствовали.

Мы быстро скатились с обрыва на берег (бежать тайгой было трудно) и, напрягая силы, бросились вниз по берегу реки на помощь Чалке.

Пробежав метров триста, я остановился. Днепровский почему-то отстал. Я увидел его уже не бегущим, а скачущим на одной ноге. Прокопию не повезло. Обуваясь, второпях он натянул чужой сапог, попавший не на ту ногу, к тому же еще меньшего размера. Я не стал дожидаться.

Табун промчался мимо меня. Лошади были уже вне опасности. Спутанный Чалка огромными прыжками старался прорваться к лошадям, но медведь явно перерезал ему дорогу. Жеребец, не щадя сил, пробивался сквозь валежник, а медведь, настигая, старался повернуть коня к увалу. В тот момент, когда зверь был совсем близко, у Чалки вдруг лопнули путы, стягивающие ноги. Теперь, казалось, медведь отстанет. Но он проявил чертовскую ловкость. Это с виду неуклюжее, косолапое животное бросилось на Чалку и, пропустив его вперед, таким ревом пугнуло жеребца сзади, что тот, не взвидев света, со всех ног пустился к табуну. Видимо, для того приема, каким медведь кладет свою жертву на землю, нужен был стремительный бег жеребца. Несколько ловких и необычно длинных прыжков — и косолапый, поймав Чалку за загривок, дал задними ногами такой тормоз, что жеребец взлетел в воздух и со всего размаху грохнулся хребтом о землю. Я не успел откинуть прицельную рамку штуцера, как брюхо жеребца уже было распорото.