Дальше живите сами - Джонатан Троппер Страница 15

— Как они узнают, когда приходить?

— Мы же не первые сидим шиву, — ворчливо обрывает его Пол. — На все свои правила.

— Люди придут, — говорит мать.

— И люди придут! — басом, под Джеймса Эрла Джонса, передразнивает Филипп.

Наш Филипп — просто кладезь цитат из фильмов и песен. Жаль, что, расчищая для них место у себя в голове, он заодно выкинул оттуда логику и здравый смысл. Зато цитатами сыплет по поводу и без повода, словно восточный мудрец.

Пол замечает мой взгляд: я смотрю на его правую руку. Широкий розовый шрам пересекает мясистую часть ладони, переходит на запястье и заканчивается неровным узловато-клочковатым наростом почти у локтя. На плече у него есть еще один шрам, куда страшнее этого: он тянется к шее застывшими бурунами — по одному на каждый зуб рассвирепевшего ротвейлера, который промахнулся лишь на пару дюймов. Не дотянулся до яремной вены. Когда я вижу Пола, я вечно пялюсь на шрамы от собачьих зубов, просто не могу удержаться.

Пол тут же сгибает руку, пряча шрам, и кидает на меня тяжелый взгляд. Он ни разу не обратился ко мне, с самого моего приезда. Он вообще никогда без нужды со мной не заговаривает. Тому есть много причин, одна из которых — как раз нападение ротвейлера, положившее конец его так и не начавшейся бейсбольной карьере в колледже. Винит он в этом меня. Разумеется, вслух он этого ни разу не высказал. За исключением Филиппа мужчины в нашей семье не склонны озвучивать свои претензии. Поэтому не могу с уверенностью сказать, кого Пол возненавидел в тот момент: только меня или всех вокруг.

Другая возможная причина состоит в том, что мужчиной я стал с Элис. Давно, еще в школе. Она была первой у меня, а я у нее. Ничего ужасного в этом, кстати, нет. Мы с ней учились в одном классе, а на глаза Полу она попалась много лет спустя, когда чистила ему эмаль в зубоврачебном кабинете, а он привычно произнес: «Кажется, ты в детстве дружила с моим младшим братцем?» Беспроигрышный способ познакомиться с девушкой. Я к тому времени давным-давно уехал из нашего городка и был обручен с Джен, так что с меня взятки гладки. Если Полу что-то не нравится, сам виноват. Знал же, что я побывал там первым. Не удивлюсь, если он и встречаться-то с ней стал, чтобы как-то поквитаться со мной за историю с собакой. Довольно извращенный способ поквитаться, но зато в стиле Пола. Поэтому теперь, каждый раз, когда Пол меня видит, на душе у него свербит. Он знает, что я лишил девственности его жену, что я видел Элис обнаженной, целовал розоватое родимое пятно, напоминающее вопросительный знак, которое начинается у нее чуть ниже пупка, а заканчивается у промежности. С тех пор прошло семнадцать лет, но настоящие мужики такого не забывают. Да и Элис, увидев меня, наверняка вспоминает те четыре месяца, которые мы провели, занимаясь сексом в машинах, подвалах, кустах, а однажды ночью даже в пластиковом туннеле над горкой на детской площадке возле начальной школы. Первая любовь — не картошка. Как ни старайся, все равно не забудешь.

— Что в магазине? — спрашиваю я у Пола. — Идут дела?

Он смотрит на меня, раздумывая, о чем я, собственно, спрашиваю.

— Да все по-старому, все по-старому.

— Планируешь расширяться? Открываешь новые точки?

— Нет. Какие планы? Сейчас кризис. Ты что, газет не читаешь?

— Просто спросил.

— Хотя тебя сейчас волнует не кризис, у тебя другие проблемы, верно, Джад?

— Ты о чем, Пол?

Ага, мы уже говорим имена в конце фразы. Так кружат по рингу боксеры, выжидая момента, чтобы нанести первый удар.

— Пол, — упреждающе произносит мать.

— Все хорошо, мама, — откликаюсь я. — Просто мы давно не виделись. Наверстываем.

— Ладно, проехали, — говорит Пол.

— Ну нет, почему же? Ведь ты имел в виду, что я безработный, а моя жена трахается направо и налево, поэтому мне есть о чем поволноваться, кроме экономического положения в стране. Так?

— Ну, может, и так…

— Я удивился, что ты даже не позвонил, когда это случилось, — продолжил я. — На съемную квартиру я съехал почти два месяца назад. И никто из вас за это время не позвонил. Впрочем, для тебя это норма. Уж если ты не позвонил, когда мы потеряли ребенка, чему удивляться теперь? Крушение моего брака — дело более тривиальное. Но я почему-то думал, что ты позвонишь, Пол, хотя бы для того, чтобы посыпать соль мне на раны. Так что папа умер как раз вовремя. Когда бы ты еще получил возможность сделать это очно?

— Я совершенно не злорадствую. Джен мне всегда нравилась.

— Спасибо, Пол. — Я выжидаю паузу для пущего эффекта и добавляю: — А мне всегда нравилась Элис.

— Что ты сказал? — Пол сжимает зубы, кулаки и ягодицы.

— Что именно ты не расслышал?

— Все девчонки любят Элис, — громко, подвирая мелодию, поет Филипп из репертуара Элтона Джона.

— Ну, Филипп, — перебивает его Венди. — Расскажи, как тебе удалось совратить своего врача.

— Попозже расскажу, — обещает Филипп. — Сейчас лучше братанов послушаю. Интересно!

— Нечего тут слушать! — провозглашает мама.

Я смотрю на часы «Ролекс», купленные Джен на мои деньги. Все никак не соберусь выставить их на продажу в интернете. Мы сидим шиву уже целых полчаса. И тут очень кстати звонят в дверь. А то еще неизвестно, чем бы закончилась наша с Полом перестрелка — она ведь только набирала силу. Однако комната постепенно наполняется грустными соседями, пришедшими выразить нам соболезнования, и я начинаю понимать, что гости во время шивы приходят именно для того, чтобы скорбящие не разорвали друг друга в клочья.

Когда мы были маленькими, папа брал нас с Полом на рыбалку, на берег довольно широкой, но неглубокой речушки. Располагались в тени под эстакадой, у развилки каких-то второстепенных дорог, в нескольких километрах к северу от нашего городка. Мы с Полом тут же принимались бродить по мелководью, подбирая со дна обточенные водой камешки, а отец привязывал их к лескам вместо грузила. Потом он доставал перочинный ножик и располовинивал несколько червяков — из них получалась наживка, которую мы насаживали на крючки, и отец учил нас забрасывать удочки подальше от берега. Забрасывать нам с Полом нравилось больше, чем ждать, когда клюнет. Мы то и дело сматывали удочки и, заведя их подальше за спину, делали могучий взмах, закидывали и проверяли: чей поплавок оказался дальше. Как-то раз, после часа подобных упражнений, Пол в очередной раз завел удочку назад, случайно зацепил крючком мое ухо — и дернул. Меня обожгла острая, горячая боль — это разорвался ушной хрящ, а следом я получил удар по черепушке — туда попало грузило. Миг — и я уже лежал на земле, глядя в безоблачное небо. Чтобы остановить кровь, отцу пришлось разорвать свою футболку. Пол стоял надо мной и просил прощения, но так сердито, словно виноват был я, а не он. К волоскам, что кучерявились у отца на груди, прилипли сгустки моей крови. Не помню, чтобы мне было очень больно, но помню, как я поразился, когда мятая отцовская футболка мгновенно превратилась из белой в красную. В итоге мое ухо пострадало не так уж сильно, но след от грузила остался на черепе навсегда — вроде вмятинки, которую оставляешь пальцем на незасохшей глине.