Гулливер и его любовь - Андрей Бычков Страница 15

Ему снится, что он все же признаётся доктору Эм, что безумно влюблен в Эль. И тогда в его сне доктор Эм спрашивает его:

“Если вы рассказываете мне об этом, то с какой целью? И что значит вся эта история в свете изначально наложенного по правилам этой игры табу, что никаких «таких» отношений между терапевтом и клиентом быть не может?”

И он отвечает ей (его словно бы озаряет), что вся эта история означает только то, что ему, увы, не сублимировать того самого загадочного русского ядра. Что, быть может, он и есть тот самый либо идеальный любовник, либо …

«Идеальный преступник», – заканчивает за него докторша, доброжелательно приближая свое пушистое иностранное лицо и поправляя очки.

И тогда он окончательно догадывается, зачем он рассказывал ей об этом.

Он спокойно достает пистолет (с некоторых пор он ведь всегда теперь носит его с собой) и, так же спокойно прицелившись, нажимает на спусковой крючок, с первого же выстрела попадая изумленной гештальтистке в переносицу. Дужка оправы разлетается вдребезги и разбитые велосипедные колеса повисают на ее розоватых ушах. Как и положено – выплескивается бесшумный фонтанчик крови. Крупное тело докторши оседает назад, и голова нелепо откидывается набок. В ее меркнущих зрачках отражается низенький потолок с тремя рожками какой-то дурацкой люстры.

Разумеется, у него хватает средств, чтобы замести и эти следы, сделать так, чтобы все осталось на своих местах, нетронутым и без отпечатков пальцев того, кто побывал здесь последним. И кто предусмотрительно забрал с собою блокнот, в котором близорукая докторша ставила галочки после фамилий клиентов, аккуратно подсчитывая эквивалент психологической помощи в баксах.

В кегельбане всего за три тысячи тех же самых зеленых он покупает себе алиби. Бармен, девушка, выдающая белые тапочки и какой-то извилистый, ухмыляющийся игрок получают поровну.

На следующий день Евгений невинно рассказывает этот свой сон Эль. Конечно же, она выслушивает с недвусмысленным интересом. Эль серьезно качает своей очаровательной головкой, собираясь с мыслями для интерпретаций. Уже искушенная в психотерапии, она, обращает внимание, что, согласно аксиоме гештальта, во сне, как, впрочем, и в любом проявлении бессознательного, сновидец есть не только сновидец, но и все персонажи его сна.

– Эль хочет сказать мне, что я также и бармен, и тот извилистый игрок…

– Эль хочет сказать, что ты также и доктор Эм.

Он озадачен и не знает, что ей ответить.

«В самом деле, кого же я тогда в себе убиваю?» – думает он, пригубливая коньяк.

Сегодня он приехал без машины с надеждой на алкоголь. Разумеется, презервативы (по-прежнему, фаллическим числом три) в боковом кармане, под сердцем.

В соседней комнате опять кричит попугайчик. Эль говорит, что какое-то время вводила ему воду через катетер. Ибо так определил ветеринар – или через катетер, или на кладбище.

«Ибо».

Сидя сейчас рядом с ней, он словно бы рассматривает это свое странное чувство, пытаясь отстраниться от себя самого. Ведь в роли терапевта он все больше узнает о ее слабостях. Он уже догадывается, что ей не так уж и хорошо в постели с мужчинами. Но чем больше он о ней узнает, тем все мучительнее его к ней тянет. Да, это ее болезненное несовершенство, в котором она признается ему на сессиях. Пустота и никчемность ее «я», которое теперь она пытается наполнить ценностью своей трагедии. Какой-то изначальный и все же бесценный порок. То, что буквально начинает сводить его с ума. Как будто он и есть тот самый «идеальный любовник»? Как будто он хочет упасть в эту ее пустоту и, наполнив своим наслаждением, так исчезнуть?

Вот и сейчас он не выдерживает и опять кладет руку ей на бедро (в конце концов, ведь это же она опять пригласила его к себе в гости). Но… Эль опять ускользает.

Она неожиданно говорит:

– Хочешь марихуаны?

Он смотрит на нее, а она на него. За окном зима и в квартире очень холодно. Даже коньяк не согревает.

– Ну, давай, – пожимает плечами он.

Она достает газетный пакет и рассеивает верхушки травы по обложке какого-то глянцевого журнала. Евгений вздыхает – по закону совпадений, это фотография Николь Кидман из его любимого фильма Кубрика «С широко закрытыми глазами». Эль перегибает лист и измельчает верхушки и зерна травы, раскатывает пустой бутылкой из-под пива и усмехается:

– Вот как они умеют трещать эти чертовы афганские бошки.

И он, так ненавидящий современность, ждет не дождется, чтобы вдохнуть в себя ее, этой современности, дым. Но ведь этот дым приготовит Эль.

Длинными пальцами она берет «беломорину» и ловко высыпает из нее табак, затем зажимает бумагу и насыпает марихуану. Утрамбовывает и натягивает папирус потуже:

– Вот, как презерватив!

Он слегка краснеет. А Эль уже запечатывает смесь и зализывает бумагу.

– Это называется «джойнт»? – спрашивает он, чтобы скрыть свое смущение.

– Не-а… «Джойнт» это когда скручивают целиком, а это называется «пионерка».

Она показывает ему, как затягиваться через кулак, держа «пионерку» между перстневым и мизинцем.

– Так и не горячо, и меньше вероятности заразиться… ну, когда мы курим в круг.

«Заразиться…»

Он вздрагивает бесшумно.

Какое-то время они курят молча, ожидая «прихода». Наконец под его ногами вдруг появляется разноцветный веселый пол. И, поддавшись беспричинному приступу смеха, он погружается вслед за Эль в голубую бездну ее кухни, дурачась со стиральной машиной, которую он пытается прицепить за спину как акваланг.

Он почти достигает этой импровизированной подводной пещеры (во всяком случае, его рука уже на внутренней стороне ее бедра, бедра Эль, и теперь она ее не убирает), как вдруг раздается телефонный звонок.

– Не бери, – говорит он с улыбкой. – Тебя же нет дома.

Но телефон звонит и звонит.

– Это может быть мама. Она в больнице, – неестественно говорит Эль и берет.

Это, конечно же, Григорий…