Орлеан - Юрий Арабов Страница 15

Они стояли вдвоем на типовой улице Орлеана – безликий шлакобетон, подстриженные под ноль тополя без веток, чтобы они не давали пуха – то ли гигантские кактусы, то ли деревья… И всё, тишина, покой и сонная грусть, как на кладбище.

– Значит, адрес липовый. Твоя правда.

– Это был маньяк. Отпетый маньяк, а ты… – но Лидка не договорила.

Рудольф вдруг пошел вперед, туда, где начиналась степь с ковылем, камнями, оставшимися здесь еще с ледникового периода, насаженными лесополосами и перекати-полем, которое вдохновляло иных бардов на сочинение песен о вольной бездомной жизни.

Улица оканчивалась бензозаправкой. Рядом чернела старая железнодорожная одноколейка, заросшая травой. Справа была какая-то стройка. В кассе заправки никто не сидел. Рудик с сомнением вытащил заправочный пистолет из колонки, потрогал пальцем его дуло и не нашел на нем следов бензина.

– По-моему, здесь уже давно не заправляют.

– Пойдем с этой Навалочной, – посоветовала ему Лидка. – А то нам наваляют. Начистят так, что костей не соберешь.

Но Рудик был непреклонен. Может, он втайне хотел, чтоб ему наваляли, а может, как гончая, взял след. Он обогнул кирпичную коробку, где располагалась касса, зашел с торца и поманил Лидку пальцем. Дериглазова увидела обшарпанную дверь, рядом с которой висела вполне официальная вывеска – такие вешают у дверей министерств и ведомств: «Экзекуции. Моральный и материальный аспект. Тренд. Роуминг».

– Вот видишь. Оказывается, все легально. Они еще и моральный роуминг втюхивают. Просто незаменимые люди.

– А почему у них на двери буква «М»? – обратила внимание Лидка.

В самом деле, на единственной двери, ведущей в фирму, была прикреплена эта во всех смыслах сомнительная буква.

– Просто здесь раньше была уборная, – предположил Рудик. – Они сняли это помещение, чтобы меньше платить за аренду. Логично?

– Логично… – откликнулась парикмахерша. – А может, сюда только мужикам можно?

Белецкий пожал плечами:

– Сейчас проверим. Но они, наверное, закрыты…

Тронул дверь. И оказался не прав: она податливо провалилась под его рукой, потому что была незапертой.

Рудик и Лидка вошли в предбанник. Люминесцентная лампа в вышине мигала, освещая прозекторским светом один старый писсуар в нерабочем состоянии, который был обмотан захватанным целлофаном.

– Я оказался прав, – пробормотал Рудольф Валентинович.

Он задумчиво заглянул в писсуар, как будто хотел обнаружить в нем ответы на терзавшие Лидку вопросы. Но увидел внутри лишь многолетнюю ржавчину. Ему вдруг пришло в голову, что писсуар похож на чью-то забытую душу, не определенную ни в ад, ни в рай и томящуюся в безразличном антидуховном хаосе без надежды на муку или просветление.

Он взялся за ручку из поддельного золота и открыл еще одну дверь, уже дорогую, отделанную пластиком и деревом, указывавшими на то, что моральные экзекуции с респектабельным оттенком производятся именно за ней.

В легком офисном кресле сидела женщина лет тридцати, которая кормила грудью довольно крупного младенца. Голова его была непропорционально большой; толстые и, как показалось Белецкому, сильные ножки были загнуты дугой, почти соприкасаясь друг с другом ступнями. Перед ними стоял включенный телевизор, внутри которого бесновались помехи – то ли передачи давно кончились, то ли был включен какой-то пустой канал.

– К тебе можно, дорогуша? – спросил женщину Рудик как можно развязнее, ибо убедил себя, что тайны никакой не было, а были всего лишь общественный туалет, наскоро переделанный под офис, пустой телевизор и оставленная мужем кормящая мать.

Однако последняя оказалась довольно странной. Она кого-то сильно напоминала, но Рудольф Валентинович, обладавший энциклопедическими познаниями, не стал разбираться с аллюзиями в своей собственной голове и вымел их прочь азартом от возможного выяснения отношений.

– Да вы не стесняйтесь, кормите. Детей я не люблю, я с ними часто имею дело, – успокоил Рудик кормящую мать. – А зачем вы смотрите по телевизору помехи? Какой в этом толк?

– Мы используем его как осветительный прибор, – ответила женщина. – Кроме того, у нас принято медитировать на помехи. В них при желании можно разглядеть именно ту передачу, которая вам нравится, а не ту, которую показывают насильно.

– Не понял, – пробормотал Рудольф Валентинович, неожиданно наливаясь внутри некорректным гневом. – Какая здесь медитация?

– А японский сад камней? – нашлась кормящая мать. – Вы смотрите на маленький камень и переноситесь, к примеру, на Тибет или в затомис Небесной России. Правда, церковь это осудила, – сказала она самой себе. – Торквемада за медитацию сжигал на костре. И правильно делал.

– Ну это когда было, – по возможности беспечно поддакнул ей Рудик. – Сколько веток нужно было наложить, чтобы спалить какого-нибудь несчастного йога. У нас-то в Орлеане и деревьев почти нет.

– А керосин? – нашлась секретарша. – Про керосин-то вы и забыли.

– Слушай, не гони, – брякнула Лидка, потеряв терпение. – Она же гонит тебе, гонит! – воскликнула она Белецкому. – Ты разве не видишь?

– Я знаю, – согласился хирург. – И я уже заторчал.

– И отчего ты торчишь? – с подозрением спросила парикмахерша.

– А оттого, что каждый должен нести свой крест, – пробормотал Рудольф, переживая в голове какую-то потаенную мысль. – Но я не люблю носить тяжести.

– Нужно тренироваться, – посоветовала ему кормящая мать. – Кладите на плечи тяжелый камень, когда идете на работу.

– Ну всё, хватит! – вышла из себя Лидия. – Ваш экзекутор ко мне пристает, вы поняли? Я его порву на куски, если не прекратит, вы поняли? Буду рвать, терзать и ломать, вы поняли?

– Погоди, – прервал ее Рудольф Валентинович. – Давай прозрачнее. Культурнее давай… А это что за тварь? – спросил он вдруг.

До него только сейчас дошло, что кроме секретарши в офисе находился какой-то загадочный зверь, который сидел в клетке за телевизором и время от времени просовывал сквозь прутья свою рыжую усатую морду.

– Это камышовая кошка, – сообщила секретарша. – Звать ее Гиневра.

– И чем вы ее кормите?

– Человеческими жертвами. Но чаще рыбой. Или мясным фаршем из кулинарии. Она олицетворяет беспокойную совесть, которая дает себя знать даже у отпетых подлецов. Клетка – это ребра. Гиневра – невидимая хищная субстанция, а клыки… Видите эти ужасные клыки? Они будут грызть вашу плоть изнутри и не успокоятся, пока не прогрызут насквозь.

– Ну, это уже фантазии, – отмахнулся Рудольф Валентинович. – У подлецов нет совести. А души тем более. И вообще… Он в своем уме… ваш экзекутор?

– Конечно, нет, – согласилась кормящая мать. – Но хочется верить, что ум у него когда-то был.