Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37 - Татьяна Соломатина Страница 15

– Почему? – удивился Святогорский.

Татьяна Георгиевна вопросительно посмотрела на интерна.

– Говорит, детей на мужей записывать невыгодно. Алиментов от них не дождёшься, а так государство хоть какие-то деньги платит – как матери-одиночке, – ответил анестезиологу Александр Вячеславович.

– Вы откуда знаете такие подробности? «Доктора Хауса» насмотрелись? – удивился Аркадий Петрович.

– Нет, просто уважаю анамнестические детали.

– Он не нарочно! Наши бабы Денисова очень любят! Часами его в палате держат! – не удержалась от саркастической ремарки ассистирующая интерну заведующая.

– Донати? – уточнила спрятавшая улыбку операционная медсестра.

– Косметику можно. Она тощая.

– Александр Вячеславович, косметику накладывают не тощим или толстым, а тем пациенткам, кого слово «косметика» гипнотизирует. Кстати, по Донати заживление физиологичней. Вы же понимаете, что косметика – это лишний шовный материал в ране. А если регенерация на уровне – следы от Донати совершенно не заметны. Или вам лень швы снимать?!

После наложения асептической клеевой повязки и обработки влагалища Мальцева сказала традиционное:

– Кровопотеря пятьсот, моча по катетеру светлая, двести миллилитров, всем спасибо. Александр Вячеславович, историю запишете и мне на подпись.

Святогорский приводил в себя госпожу Касаткину.

– Лёша приехал? – прохрипела она перво-наперво.

– Поздравляю, у вас мальчик! – радостно возвестил анестезиолог. – Маленький мальчик. И говоря «маленький» – в данном случае – я имел в виду не возраст. Кило девятьсот, сорок семь сантиметров.

– Лёша, говорю, приехал?! – никак не прореагировала мамаша.

– Ху из у нас Лёша?

– Лёша у нас муж, – ответил за родильницу интерн.

Касаткину пришлось снова вырубить, потому как она стала кашлять, крыть всех оставшихся в операционной матом и требовать немедленно впустить к ней мужа. Который, сказать по правде, попросту не прибыл. Хотя, судя по её текстам, крепко-накрепко обещал.

В час ночи Мальцева, Святогорский и Денисов сидели в ординаторской обсервационного отделения и пили кофе.

– И долго ты бомжевать будешь? – спросил Аркадий Петрович.

– Марго обещала закончить через неделю. Она меня в кабинет не пускает, со мной не советуется, потому я подозреваю самое худшее.

– Натяжной малиновый потолок, фиолетовая мягкая мебель в лиловую рюшечку, бордовые занавеси и вопиюще сиреневое ковровое покрытие! – заржал Святогорский.

– Наверняка, – тяжело вздохнула Мальцева. – И как из этого всего выпутаться – я не имею ни малейшего представления. Как Касаткина?

– Стабильна. В ОРИТ её отправлять показаний нет, так что… Так что господин интерн пусть с ней всю ночь сидит, за ручку держит, пока мы её Лёшу разыскиваем.

– Вы допили кофе, Александр Вячеславович? – официально вопросила Татьяна Георгиевна.

Интерн встал, вымыл свою чашку, поставил в шкафчик, с лёгкой улыбкой кивнул Татьяне Георгиевне и Аркадию Петровичу и вышел из ординаторской.

– Зачем ты так с парнем? – несколько укоризненно поинтересовался Святогорский, едва за Денисовым закрылась дверь.

– Он тут не парень. А врач-интерн.

– Ясно. Вся в букву ушла?

– Если дух не будет хотя бы изредка цепляться за букву – он унесётся неизвестно куда. И это может закончиться очень плохо.

– Для кого? Для тебя? Не смеши меня.

– Для него!

– У тебя что, Татьяна Георгиевна, материнский инстинкт проклюнулся? Не надо, не порть себя, не превращайся в женщину-мать.

– Фу, Аркаша! Ну, уж ты-то мне возрастом не тыкай! Ты куда постарше меня будешь!

– Вот дура! Причём здесь возраст? Женщина-мать – это не возраст, а диагноз. Женщина-мать – особа, беспрестанно заботящаяся о своём мужике и доводящая его таковой заботой до абсолютно инфантильного состояния. У иных особей мужского пола имеется, конечно же, иммунитет! – он гордо выпятил грудь с торчащими из-под пижамы седыми волосами. – Но у очень редких. – Святогорский вздохнул и ссутулился обратно. – Когда Лёле было три годика, моя мне писала длиннющие инструкции. Чем Лёлю на завтрак накормить – и как это разогреть, во что Лёлю одеть, какими маршрутами Лёлю в детский садик вести, что сказать воспитательнице. И так далее. Как будто мужик в здравом уме и трезвой памяти не может… – Аркадий Петрович махнул рукой. – Лёля уже давно Лёлище. Так мамаша продолжает нести доблестную вахту. Запиливает и дочь, и зятя, и пятилетнего внука. Разве что со свечкой к ним в спальню не врывается. Живут, слава богу, отдельно. Не то и там бы, в опочивальне, советы давала. Всем обрыдла. Скоро своего добьётся – дочь с ней общаться перестанет. Да и сейчас не из любви, а из чувств благодарности и вины, кои моя исполняющая обязанности всевышнего [5]культивирует с болезненным сладострастием.

– Сублимирует, – расхохоталась Мальцева.

– Танька, я не потому импотент, что моя супруга бревно, а потому, что возраст подошёл. Каждому делу – своё время. А по молодости я, было дело, прыгал налево. И направо прыгал. И наискосок. По разным, в общем, траекториям. Потому что невозможно заниматься этим делом с женщиной, которая в предкульминационный момент говорит: «Молоко забыла в холодильник поставить!» или «Аркаша, ты газ на трубе закрутил?» Ты, Мальцева, прекрасна именно своей безголовой женственностью. И не старайся заботиться хоть о ком-нибудь. Тем более – об интерне. Он взрослый мальчик.

– Забавно.

– Что?

– Ельский и Родин меняют жён. Но, подозреваю, они им – до смены обстоятельств – верны. Вы с Паниным – всю жизнь живёте в благопристойном благополучном браке, но жёнам изменяете.

– Ельский просто очень влюбчивый.

– Да ну!

– Говорю тебе! Под его нарочитой презрительностью таится нежный оленёнок…

– Если Ельский – оленёнок, то я…

– Ты тоже оленёнок. Ты, кстати, мало чем от него отличаешься. Та же надменность, та же холодная насмешливость. Ну и так далее. С поправкой на пол, разумеется. А Родин – он человек крайне увлекающийся. Отсюда и…

– И чем же отличается мужчина очень влюбчивый от своего собрата крайне увлекающегося?

– Вот, вы опять усмехаетесь, Татьяна Георгиевна. Хотя со мной, своим старым – во всех смыслах – другом, в этом нет никакой необходимости. А если бы ты серьёзно относилась к своему старому дяде Аркадию, он бы тебе объяснил, что разница есть. Колоссальная разница!

Мальцева встала из-за стола, подошла к дивану, на котором сидел Святогорский, и нежно поцеловала его в щёку.