Вы. Мы. Они. Истории из обычной необычной жизни - Александр Добровинский Страница 15

– Хотели поздравить дедушку с назначением! Видите – мы держим слово. Позови его к телефону, пожалуйста.

– Вы держите слово. А дедушка держит сейчас скальпель, то есть его нет дома. Но я вам скажу по секрету: он не очень, оказывается, и хотел становиться завкафедрой. Большая ответственность и занятость. Особенно после дела врачей. Помните? А время где взять? Но мне кажется, я знаю, что ему хочется. И на что бы он согласился.

– И что это? – довольно злобно переспросила трубка.

– Мы стоим в очереди на машину «Волга», а ждать еще пять или шесть лет. Можно ускорить каким-то образом это ожидание?

Слово «оЖИДание» трубке понравилось.

– Это просто. Мы на днях позвоним.

Через неделю, пока я был в школе, дедушка пригнал во двор автомобиль, купленный на беременные и репродуктивные деньги. От него даже пахло соответственно – новой кожей.

Вечером пришли все те же гости.

По разработанному мной сценарию в дело должна была вступить бабушка.

– Ой-вей! Что с нами сделал наш внук, что б он был жив и здоров. Он придумал эту машину, и мой муж взял последние деньги и все отдал за этот рыдван. Я вас прошу – заберите этот ужас и верните нам нажитое! Мы же не хотим умереть с голоду! Сейчас же все стали рожать сами! Где теперь возьмешь седловидные матки? А фиброма? Она теперь реже встречается, чем ваш Шагал! Вы знаете, когда этот шлимазл (неудачник, [идиш]) последний раз видел эрозию? Рува! Когда умер Чарли Чаплин?

Дедушка из кабинета: «Он еще жив!»

Не важно, пусть живет! В общем, давно видел. Вы спросите: «Видел – не видел, а когда лечил?» А я вам отвечу: «Возможно, даже Саша еще не ходил в школу». А он уже вырос и на следующий год пойдет на биофак в МГУ. Как вы относитесь к профессии биохимика? Так вот я – плохо, потому что если бы он захотел стать гинекологом, как его дед, то, судя по всему, он бы не подставил нас с машиной! Вы можете вернуть нам деньги? Не слышу?

Мамина мама, как почти все в семье, обладала безусловными актерскими способностями. «Только бы она не начала вырывать себе волосы на голове и в подмышках», – подумал я, обнимая с виноватым лицом обожаемую бабушку.

– Мы можем наконец увидеть всю семью разом и решить этот, между прочим, государственный вопрос?

Из всех комнат, как травленные тараканы, начали выползать родственники. Со словами «Наверное, меня сейчас арестуют» последним из кабинета вышел дедушка. Женщины, включая собаку, зарыдали. Офицеры взвыли. Собака поменяла тон и присоединилась к голосам из КГБ.

Через час после двух бутылок французского коньяка мы братались с чекистами. «А гои тут тихие…», – невзначай прокинул мне дед, чуть захмелевший от полутора рюмок. Дамы и я не пили. Общими усилиями в деле летающих евреев Марка Шагала была поставлена точка. Она заключалась в выделении нам еще одной квартиры для профессора гинекологи и его жены в этом же доме, чтобы недалеко от дочери и внука. Шагал отправлялся, по выражению Феликса Эдмундовича, в «чистые руки».

Через месяц, уже после новоселья, состоялась торжественная передача картин. В той же гостиной и на том же диване стиля ампир. Наступала развязка.

– Вот эти работы. Впрочем, вы их уже много раз видели. Вы так возьмете, или вам упаковать? И еще одно. Не очень важная вещь, но все-таки. За подлинность дедушка не отвечает. У него всегда были сомнения. Особенно по отношению к летящему еврею. Да и к розовым любовникам тоже. Но если это копии, то прекрасно сделаны. Скорее всего, пятидесятые годы. Готовили, чтобы втюхать коллекционеру Костаки. Тот не взял, а дедушка попался. Понятно?

Наступила немая сцена. Вернее, так: немая сцена сильно тупила.

После пяти минут кладбищенской тишины я попросил расписочку, как и положено при передаче товара. Гости ответили, что в такой ситуации они должны проконсультироваться с начальством и покинули помещение.

Месяц спустя мы сидели на маленьком банкете в знаменитом в то время ресторане «Арагви». Говорил замдиректора Третьяковки – главный специалист в стране по Шагалу и заодно ближайший друг семьи и коллекционер.

– И тогда меня вызвали на Лубянку к какому-то генералу. «Вы знаете картины Марка Шагала коллекционера Раппопорта?» Я говорю: «Конечно, знаю». «У вас есть сомнения в их подлинности?» Я говорю: «Кто я такой, чтобы сомневаться в их подлинности? Никто. Жалкий работник музея. А вот Рувим Борухович – настоящий знаток. И, пожалуй, единственный в стране. Они же вообще дружили до отъезда Шагала из страны в начале двадцатых. И вот если уже он сомневается, значит, это копии. Абсолютно точно. Я бы на вашем месте не рисковал. Вы говорили, что у вас есть возможность взять в подарок президенту две большие вазы раннего севрского фарфора из Эрмитажа. Я думаю, вы не ошибетесь. Это будет прекрасный подарок».

– А я хочу поднять тост за моего внука и его идею. Если бы Саша так не мечтал стать биохимиком, он бы стал прекрасным адвокатом. Как Перри Мейсон. Или даже лучше. И учти, письмо от моего старинного друга Марика, которое подтверждает подлинность его картин, у мамы. В таком месте, что даже я его не найду.

– Папа! Здесь ребенок!

Комитет государственной безопасности о нашей семье быстро забыл. Дедушка так и остался завкафедрой, квартиру не забрали, а машина годы спустя еще ездила и ездила. Всем было абсолютно все равно. Кроме, наверное, господина Помпиду.

– Опять ФСБ. Старший следователь Калиниченко. Вас соединять?

– Да, Юля. Соединяй. Что делать.

– Александр Андреевич, добрый вечер. Спасибо, что ответили. Я так рада. Думала, вы не захотите со мной разговаривать. У вас же там одни небожители. Меня зовут Татьяна Степановна Калиниченко, и я ваш большой фанат. Каждый месяц с упоением читаю вас в Tatler, но сейчас не об этом речь. К сожалению. У меня сложный развод. Вы не могли бы дать мне консультацию? Пожалуйста, я вас очень прошу. Сегодня после работы. Где скажете…