Кинг-Конг-Теория - Виржини Депант Страница 15

На самом деле историю порно пишет, изобретает и определяет цензура. Каждый новый запрет накладывает отпечаток на порнофильмы, превращая их в увлекательный эксперимент по обходу ограничений.

Со всеми искажениями и более или менее отталкивающими контрэффектами – во Франции вопрос, что возможно и что невозможно показывать, решает кабельное телевидение. Нельзя, например, показывать сцены насилия и подчинения. Делать порно в отсутствие ограничений сравнимо с фигурным катанием без коньков. Помогай вам бог… Кроме того, запрещено использование предметов: фаллоимитаторов и страпонов. Под запретом лесбийское порно, под запретом любое проникновение в мужчину… Предлог – защита достоинства женщин.

До конца неясно, какой ущерб достоинству женщин от страпона. Нам достаточно известно о выносливости женщин, чтобы понимать: если они участвуют в садомазохистском кино, это не значит, что они жаждут порки, когда приходят в офис, или кляпа во рту, когда моют посуду. В то же время, чтобы увидеть женщин в унизительном положении, достаточно просто включить телевизор. Запреты есть запреты, и они имеют свои политические оправдания (садомазохизм должен оставаться элитным спортом, простой народ не в силах понять его тонкости и может только навредить себе). И неважно, что «достоинство» женщины служит отговоркой каждый раз, когда надо ограничить свободу выражения сексуальности…

Условия работы актрис, идиотские контракты, которые им приходится подписывать, тот факт, что они лишены возможности контролировать свои изображения после ухода из профессии и не получают отчислений за их использование, – эта сторона их достоинства цензоров не интересует. Власти нисколько не волнует, что нет никакого специализированного сервисного центра, куда актрисы могли бы прийти за информацией по разнообразным специфическим вопросам, связанным с их сферой деятельности. Есть достоинство, которое их беспокоит, и есть другое достоинство, на которое всем наплевать. Но порнография производится из человеческой плоти – плоти актрис. И в конечном счете моральная проблема с порнографией всего одна – то, как агрессивно с ними обращаются.

Речь идет здесь о женщинах, которые приходят в эту профессию в возрасте от восемнадцати до двадцати лет. То есть в тот особый период жизни, когда выражение «долгосрочные последствия» имеет не больше смысла, чем древнегреческий. Мужчинам зрелого возраста не кажется стыдным соблазнять вчерашних детей, они считают нормальным дрочить, уставившись на задницы едва созревших девчонок. Это их взрослые проблемы, это касается лично их, и они должны нести за это ответственность. Например, относиться с особым вниманием и доброжелательностью к молоденьким девушкам, которые соглашаются удовлетворять их аппетиты. Но нет, они злятся, что эти девчонки осмелились делать именно то, на что им так нравится смотреть. Вся мужская галантность и последовательность сводится к позиции: «Умоляю, дай мне то, чего я хочу, а я потом плюну тебе в рожу».

Когда девушка приходит сниматься в порно, она с первых же дней усваивает одну истину, которую ей постоянно повторяют, чтобы она не строила иллюзий: назад дороги нет. Бесспорно, больше всего женщин любят, когда они в опасности. Общество клеймит их и следит, чтобы они платили высокую цену за то, что сошли с пути истинного, да еще осмелились сделать это публично.

Я увидела это собственными глазами, когда снимала «Трахни меня» вместе с Корали Чинь Тхи ^[22]. Что ее пластика завораживает мужчин, надолго остается волнующим воспоминанием – почему нет. Но ожесточение, с которым ей отказывали в способности на что бы то ни было еще, просто ошарашивало. В том, что она стала сорежиссеркой фильма, видели исключительно мой каприз. Доводы не имели значения – дело решалось в тридцать секунд: невозможно. Нельзя же быть в прошлом скандальной персоной, а потом проявлять изобретательность, интеллект, творческие способности. Мужчины не хотели, чтобы объект их фантазий покидал рамки, в которые они ее заключили, женщины чувствовали себя под угрозой от одного только ее присутствия, встревоженные эффектом, который ее статус производил на мужчин. И те и другие были согласны между собой в одном основополагающем пункте: надо заткнуть ей рот, прервать ее, не давать ей говорить. Доходило до того, что в интервью, даже когда ее ответы печатали, их приписывали мне. И я говорю не о единичных случаях, а о систематических реакциях. Они хотели, чтобы она исчезла из публичного пространства. Во имя защиты мужского либидо объект желания должен оставаться на своем месте – оторванным от жизни и, самое главное, немым.

Точно так же, как политикам важно заключить визуальное изображение секса в четко очерченное гетто, однозначно отделенное от остальной индустрии, удерживая фильмы для взрослых в роли люмпен-пролетариата в мире кино, им важно и удерживать порноактрис в осуждении, стыде и стигматизации. Дело не в том, что они неспособны или не хотят заниматься ничем другим, – но нужно все устроить так, чтобы у них не было такой возможности.

Женщины, которые прикасаются к сексу за деньги, которые, сохраняя собственную автономию, извлекают конкретную выгоду из своего положения самок, должны быть публично наказаны. Они преступили черту, они не стали играть роль ни хорошей матери, ни хорошей жены, ни порядочной женщины – а от этой роли вообще нельзя освободиться радикальнее, чем снимаясь в порно. Следовательно, их удел – быть социально исключенными.

Это классовая борьба. Господствующие классы обращаются к тем, кто пытается из нее выйти, взять штурмом социальный лифт и привести его в движение. Это политическое заявление одного класса другому. У женщины нет другого способа подняться по социальной лестнице, кроме замужества, и пусть она об этом не забывает. Для мужчин эквивалент порно – это бокс. Они должны проявлять агрессию и рисковать разрушением своего тела на потеху богатым. Однако боксеры, даже черные, все-таки мужчины. У них есть этот крошечный запас социальной мобильности. У женщин – нет.

Когда Валери Жискар д’Эстен ^[23] запретил в семидесятые годы показывать порно на большом экране, его побудили к этому не народные протесты – никто не выходил на улицы с криками «мы больше не можем» – и не рост преступлений на сексуальной почве. Он сделал это потому, что порнофильмы были слишком успешны: залы были битком набиты, народ узнал, что такое удовольствие. Президент защитил французский народ от его желания пойти в кино и полюбоваться красивыми задницами. С тех пор порнография обречена на убийственную экономическую цензуру. Больше не будет возможности реализовывать амбициозные кинопроекты, снимать секс так, как снимают войну, романтическую любовь или гангстерские разборки. Границы гетто очерчены, в политических оправданиях нет нужды. Это защищает только одну мораль – ту, которая гласит, что только у господствующих классов есть право испытать на себе игровую сексуальность. А народ пусть сидит смирно: похоть, конечно, только помешает ему прилежно трудиться.

Элиты беспокоит не порнография сама по себе, а ее демократизация. Когда «Нувель Обсерватер» в 2000 году, в связи с запретом «Трахни меня», выходит с заголовком «Порнография: право сказать “нет”», речь идет не о том, чтобы запретить интеллектуалам читать тексты де Сада или закрыть газетные рубрики частных объявлений для щедрых и похотливых читателей. Никого даже не удивляет, что этих заклятых врагов порнографии можно встретить в компании молодых шлюх или в свингерском клубе. «Нувель Обсерватер» требует права сказать «нет» свободному доступу к тому, что должно принадлежать только привилегированному меньшинству. Порнография – это инсценированный, церемониальный секс. Но в итоге какой-то пока неясной нам концептуальной уловки выходит так: что хорошо для немногих избранных – назовем это либертинаж, – для масс очень опасно, так что надо их любой ценой от этого оградить.