Я заберу тебя с собой - Никколо Амманити Страница 15

— И дождь идет, — поддакнул Мьеле, надкусывая яблоко.

— Да что же с вами такое? Едите, спите, работаете. И это всё? Вы покойники. На ходу спите. Забыли уже, как мы классно проводили время, целый вечер мотались по округе и пили, а потом кидали бомбочки в пруды в Питильяно, а потом отмокали в источниках…

— Здорово… — вздохнул Джованни Франческини, устремив взор в потолок. Его лицо смягчилось, в глазах появилось мечтательное выражение. — А помните, как Ламбертелле разбил башку, нырнув в источник? Ну и ржака. А я подцепил одну флорентийку.

— Не одну, а одного, — перебил его брат. — Его звали Саверио.

— А помните, как мы камни кидали в микроавтобус тех немцев, а потом его с обрыва сбросили? — оживился Мьеле.

И всех захлестнули прекрасные воспоминания молодости.

Грациано знал, что сейчас самое время настоять на своем, не упустить шанс.

— Ну так давайте покуролесим! Завтра вечером все по машинам — и в Сатурнию. Выпьем в «Трех галетах», а потом — все купаться!

— Место это дорогущее, — возразил Мьеле.

— Не будь жмотом! Женюсь я или не женюсь?

— Ладно, по такому случаю покуролесим, — согласились оба Франческини.

— Только вы должны приехать со своими женами и подружками, ясно? Мы же не компашка гомиков — Эрика испугается.

— Но у моей ишиас… — ответил Рошо. — Она может захлебнуться.

— А Джудитте только что вырезали грыжу, — забеспокоился Элио Франческини.

— Хватит вам, берете своих старушенций и везете с собой. Кто у вас мужики в доме — вы или они?

Договорились, что компания тронется в путь с площади в восемь вечера на следующий день. И никто не может отказаться в последний момент, потому что, как правильно сказал Мьеле, «кто поступит с другом так, тот законченный мудак».

Грациано брел домой пьяный и счастливый, как ребенок после Диснейленда.

— А здорово, что я уехал из этого гребаного города, здорово. Рим, я тебя ненавижу. Меня от тебя тошнит, — повторял он во весь голос.

Как же хорошо ему было в Искьяно Скало, и какие у него тут замечательные друзья. И каким он был придурком, что не вспоминал о них все эти годы. Он чувствовал, как в душе его крепнет любовь. Может, конечно, они и состарились немного, но он приведет их в чувство. После джинсового магазина он может открыть здесь паб в английском стиле, а потом… А потом тут еще много чего можно устроить.

Он поднялся по лестнице, держась за перила, и вошел.

Внутри стоял резкий запах лука, аж глаза из орбит вылезали.

— Черт, ма, ну и вонища! Что ты там делаешь? — Он сунул нос на кухню.

Синьора Билья с огромным ножом в руках разделывала, судя по размерам лежавшей перед ней на мраморном столе туши, антилопу, а может, и осла.

— Авввваааааавввваааа, — промычала она.

— Что? Ма, я тебя не понимаю. Совершенно не понимаю, — произнес Грациано, привалившись к косяку. Потом вспомнил: ах да, обет. Повернулся и поплелся в свою комнату. Повалился на кровать и прежде чем заснуть, решил, что завтра пойдет к отцу Костанцо («Кто знает, там ли все еще отец Костанцо? Может, он уже умер».) и поговорит о матери и ее обете. Надо бы как-то его снять. Эрика не должна видеть мать в таком состоянии. А потом подумал, что на самом деле в этом нет ничего плохого, его мать — соблюдающая обеты католичка, а ребенком он и сам изрядно верил в Бога.

Эрика поймет.

И заснул.

И спал сном праведника под постером с Джоном Траволтой времен фильма «Лихорадка субботнего вечера». Спал, раскрыв рот, и ноги его свешивались с кровати.

9

Спеши. Спеши. Спеши.

Спеши, ведь уже так поздно.

Спеши и не останавливайся.

И Пьетро спешил. Мчался вниз по склону. Он ничего не видел, потому что наступили сумерки, но это было не важно, он крутил педали в темноте, открыв рот. Фара его велосипеда светила слабо и была почти бесполезна.

Он наклонился, скользя по гальке на повороте, потом снова выпрямился и нажал на педали. Ветер свистел в ушах, от него слезились глаза.

Дорогу он знал наизусть. Каждый поворот. Каждую ямку. Он мог бы проехать по ней и без фары, с закрытыми глазами.

Надо было побить рекорд, который он установил три месяца назад и с тех пор так и не побил. Но, может, сегодня получится? Кто знает.

Быстрее молнии. Восемнадцать минуть двадцать секунд от дома Глории до его дома.

«Может, это потому, что я (он) сменил покрышку на заднем колесе?»

В тот раз, когда он установил рекорд, ему стало плохо и его вырвало посреди двора.

Но сегодня ему нужно побить рекорд не из спортивного интереса. Не потому, что ему так захотелось, а потому, что уже десять минут девятого и он совсем опаздывает. Он не закрыл Загора в конуре, не вынес мусор в мусорный бак, не закрыл поливальный кран в огороде…

«… и отец меня прибьет».

Спеши. Спеши. Спеши.

«И как всегда, это Глория виновата».

Она, как всегда, не давала ему уехать. «Ты же видишь, так нехорошо. Помоги мне хотя бы буквы нарисовать… Мы быстренько. Не будь задницей…» — настаивала она.

И вот Пьетро принялся рисовать буквы, а потом сделал голубую рамочку для фотографии комара, сосущего кровь, и не заметил, как пролетело время.

Конечно, плакат о малярии вышел классный.

Учительница Рови обязательно повесит его в коридоре.

Но день сегодня удался.

После школы Пьетро пошел обедать к Глории.

В красный дом на холме.

Макароны с цуккини и яйцом. Котлеты по-милански. И жареная картошка. Ах да, еще сливочный пудинг.

Ему там все нравилось: столовая с огромными окнами, за которыми виднелся стриженый английский газон, а за ним — хлебные поля и совсем вдалеке море. Массивная мебель, картина, изображающая битву при Лепанто, с горящими кораблями. А еще у них была горничная, которая подавала еду.

Но больше всего ему нравился сам накрытый стол. Как в ресторане. Скатерть белоснежная, только что выстиранная. Тарелки. Корзиночка с белыми булочками, пшеничными лепешками и черным хлебом. Графин с газированной водой.

Все идеальное.

И ему, разумеется, приходилось есть, как положено воспитанному человеку, и жевать с закрытым ртом. Никаких локтей на столе. Никаких пальцев в соусе.

У себя дома Пьетро ел что-нибудь из холодильника или макароны, оставленные на плите.

Берешь тарелку и стакан, садишься на кухне за стол перед телевизором и ешь.

А когда дома был Миммо, брат, тогда было даже мультики не посмотреть, потому что он нагло завладевал пультом и смотрел мыльные оперы, которые Пьетро терпеть не мог.