Путник, зашедший переночевать - Шмуэль Агнон Страница 145

Эта беда испортила мне всю радость. Оставив жену и детей в Иерусалиме, я отправился к представителям власти просить милости для Цви. Но подобно тому, как не смягчились скалы, о которые он разбился, не смягчились и сердца властей. Поняв, что говорить с ними бесполезно, я пошел к именитым людям Израиля. Увидев, что и это бесполезно, я попробовал поговорить с главами общин. Поняв, что и от них не будет ему пользы, я пошел к адвокатам, которые призваны защищать слабых мира сего. Когда и это оказалось бесполезным, я прекратил свои попытки и положился на нашего Небесного Отца.

Все это время мы с женой и детьми жили в гостинице. Хозяева относились ко мне и как к заезжему гостю, и как к местному жителю одновременно. Во время трапезы они сначала обслуживали заезжих гостей, а уж потом нас, зато счет нам выставляли как приехавшим из-за границы. В общем, тяжело быть гостем за границей, но еще тяжелей — в Стране Израиля. Поэтому мы съехали из этой гостиницы и арендовали маленькую квартирку. Прикупили немного мебели, собрали те немногие книги, которые уцелели после грабежа, послали детей в школу, я привел в порядок свою библиотеку, жена расставила мебель, и, когда я увидел, что мои книги стоят в полном порядке в книжном шкафу, а мои вещи лежат на положенных им местах в шкафах одежных, у меня наконец полегчало на душе. Около года я мотался на чужбине, как путник, ищущий ночлега, и вдруг сижу в своем доме, среди своих вещей и своих книг, со своей женой и своими детьми.

Неприятности Цви не переставали омрачать мою душу, и, хотя я пытался вытеснить их из своей памяти, мне не удавалось вытеснить их из своего сердца. Однако мало-помалу я погрузился в свои дела и благодаря этому стал отвлекаться от дел других, ведь так оно обычно происходит с человеком — собственный ноготь ему ближе, чем все тело ближнего. Так что в конце концов вся эта история изгладилась из моей памяти, и, если бы имя Цви не появилось в газетах среди тех, кого выслали из Страны, я бы, пожалуй, совсем его забыл.

И вообще, по мере того, как я сидел за своим рабочим столом и наслаждался миром и покоем своего дома, я начал забывать все, что происходило со мной в Шибуше, и перед моими глазами уже не стояли лица хозяев гостиницы и ее гостей и наш старый Дом учения вместе со всеми теми, кто приходил туда молиться, и теми, кто не приходил. А если я кого и вспоминал, то лишь для того, чтобы поскорей прогнать из памяти. Человеку, мирно живущему в своем доме, свойственно отгонять от себя мысли о неприятностях других людей.

Так жил я в тени сладкого покоя, который человеку дано ощущать только в тишине своего мирного дома. Я занимался своими делами, а жена своими. Но как-то раз она стала перебирать наши дорожные вещи и разложила их сушиться на солнце, а мой вещевой мешок решила отдать в ремонт, потому что его кожаная подкладка истерлась от долгого употребления. И вдруг, взяв его в руки, повернулась ко мне и спросила: «А это что такое?» И я увидел в ее руках большой ключ, который она только что нашла в складках мешка.

Я застыл удивленный и даже немного испуганный. То был ключ от старого Дома учения. Но ведь я дал его в дар сыну Йерухама Хофши в день его присоединения к общине Авраамова завета! Как же он оказался здесь? Может быть, Йерухам, который безусловно считает себя свободным от исполнения заповедей, был недоволен тем, что я сделал его сына своего рода хранителем старого Дома учения, и потому решил вернуть мне этот ключ, тайком от меня спрятав его в моем вещмешке? Но пока я мысленно возмущался этим его поступком, жена протянула мне ключ, и, рассмотрев его поближе, я понял, что это не тот второй ключ, который сделал мне старый слесарь. Это был первый, старый ключ, тот, который дали мне члены общины Дома учения в Судный день перед тем, как навсегда покинуть этот дом. Тысячу раз я искал его, и тысячу раз приходил в отчаяние, и тысячу раз искал снова, и не находил, и в конце концов сделал себе новый ключ в замену, а сейчас, когда мне уже не нужен ни тот ни другой, он вдруг вернулся! Каким же образом он затерялся? Скорее всего, я положил его в мешок, а он соскользнул, попал в дырку в подкладке и исчез из виду. А может быть, в тот день, когда я надел новое пальто, я сам вынул этот ключ из летней одежды, потому что сменил ее на зимнюю, а потом сунул в мешок и забыл о нем напрочь. Скольких огорчений и скольких неприятностей я избежал бы, если бы нашел его вовремя! Но что толку предъявлять претензии к прошлому?

Немного успокоившись, я рассказал жене всю эту историю, потому что она ничего о ней не знала. Я не писал ей об этом ключе, намереваясь со временем рассказать ей все в деталях. Но не успел я это сделать, как ключ потерялся. А уж когда ключ потерялся, к чему было упоминать его в письмах?

Она спросила: «И что ты теперь намерен с ним сделать? Пошлешь в Шибуш?»

Я сказал: «Для них даже тот ключ, что я им подарил, и тот лишний, а ты предлагаешь нагрузить их еще одним ключом?»

«Тогда что же с ним делать?»

И тут я снова припомнил слова наших мудрецов, некогда сказавших, что синагогам и Домам учения, что стоят в галуте, предназначено, в дни Царя-Мессии, быть установленными заново в Стране Израиля. Припомнил и сказал себе: «Когда наш старый Дом учения будет установлен в Стране, неплохо, если у какого-нибудь здешнего человека окажется ключ от него». И с этой мыслью я поднялся и положил ключ в специальную коробку, а ключик от этой коробки спрятал у себя на сердце. Вы спросите, почему я просто не спрятал на сердце ключ от Дома учения? Потому что мое сердце могло бы не вынести его тяжести. Старинные мастера делали ключи большими и тяжелыми, не соразмеряясь с нашими сердцами.

Итак, ключ был водружен в коробку, и я мог вернуться к своей работе. И когда бы я ни вспоминал о нем, я напоминал себе: «Синагогам и Домам учения, что в галуте…» — и так далее. А иногда даже открывал окно и смотрел вдаль — не движутся ли они уже из галута, эти молитвенные дома, чтобы встать на свои места в Стране Израиля? Увы, передо мной по-прежнему расстилалась пустынная и молчаливая земля, и не слышно было поступи тех галутных синагог и Домов учения. И ключ мой по-прежнему оставался на месте, чтобы вместе со мной ждать того дня. Но ему-то, сделанному из железа и меди, ждать было нетрудно, а вот мне, сотворенному из плоти и крови, это ожидание доставалось тяжело.