Солдаты Апшеронского полка. Матис. Перс. Математик. Анархисты - Александр Иличевский Страница 145

Гражданская война осушила огромную страну, оставив большевиков без горючего. Комиссары заправляли автомобили скипидаром и спиртом, аэропланы – аптекарской микстурой, кораблям мазут отмеряли мензуркой, паровым котлам скармливали леса, свиные туши и вяленую рыбу. Шатуны, поршни и клапаны изнашивались в одночасье под касторовым и хлопковым маслами. Свиные туши горели слишком яростно и могли взорвать котлы.

«Баку – это нефть, свет и энергия», – твердил Ленин в каждой телеграмме Орджоникидзе (Серго с Баилова) и командкавказу Тухачевскому и приказывал Нефтяному комитету всё подготовить для полного сожжения города на случай поражения 11-й Красной армии.

Город залит солнцем и солярой – солнечным маслом. Производство керосина называют фотогенной промышленностью, это очень важное достижение человеческой цивилизации, ибо оно несет свет в пустыню тьмы – лучину заменяет на керосиновые лампы и, приводя в движение машинные мощности, позволяет человеку окончательно возобладать над природой.

С помощью нефти природа укрощает – осмысляет – себя.

Самые дорогие дома в городе света стоят на улицах, где запрещена езда аробщиков. Дворники городу не нужны: благодетель норд обычно выметает улицы начисто; в периоды затянувшегося штиля их поливают нефтяными остатками, подбираемыми с площадей, – водой с нафтой, чтобы смочить пыль.

Полуденную пушку, от которой бьются стекла в Крепости, переносят на набережную, где от выстрела теперь вздрагивают прогуливающиеся и дрожат высокие окна белоснежного дома начморпорта, а оттуда на Баилов к штабу Каспийской флотилии: взять кусок карбида и бутылку с водой, закинуть карбид в пушечное жерло, вылить туда воду, заткнуть бутылкой, поджечь вырывающийся по ободку ацетилен, бежать от патруля.

Первая мировая и Гражданская войны перенаселили Баку беженцами всех мастей, город превратился почти в трущобы. Военные и моряки проживали в казармах и разбросанных повсеместно общежитиях, образовывавшихся по требованию командования 11-й Красной армии и новообразованной Каспийской военно-морской флотилии. Находившийся на задворках империи и истории южный город стал прибежищем многих, кто не смог уехать за границу. Смешение революционной, военной работы и нефтедобывающего производства заслонило вопрос происхождения: академические, инженерные руки и головы были нарасхват. Вот за счет чего на Апшероне несколько десятилетий сохранялся высокий образовательный и производственный уровень. Все компании царского времени были сохранены, амнистированы и переведены на службу Советов. Репрессии обходили инженерный состав до самого тридцать седьмого года. Ленин вел прямые переговоры с Нобелями о возобновлении добычи. Те едва не пошли на сделку, но передумали и последовали примеру Ротшильдов, заблаговременно почуявших революцию: обескровили добычу на оставшихся площадях, но главное – окончательно смирились с утратой производства.

Вообще история революционного Баку могла быть вписана в формулировку: от Ротшильда, Красного Щита (roth – красный, Schild – щит), – к Рот Фронту, Красному Фронту.

С 1923 года нефтепромысловые районы обзаводятся своими селениями. Одни их названия предметно-революционны: поселок имени Разина, имени Воровского, имени Артема, имени Петра Монтина, имени Фиолетова, имени Солнцева; другие наследуют локальной географии: Бинагадах, Забрат, Сураханы, Шубаны, Бина, Локбатан. Пиршество конструктивизма – «экономика, польза, красота» – воплощенная мечта Корбюзье захватила нефтяные поля Апшерона. Взять только поселок имени комиссара коммуны Солнцева – он почти наполовину принадлежал Обществу слепых. Фабрика-кухня с огромными панорамными окнами, галереей, Дом культуры, затмевающий Парфенон, библиотека с читальным залом размером с футбольное поле; половина населения была слепа – слепцы стучали палочками по тротуарам, обратив лица к нестерпимому солнцу; ощупывали медные таблички, прикрепленные к углам домов, которые были усеяны чеканкой Брайля.

Хоть мы и жили на Артеме, где пейзаж не был далек от лунного, но всё равно Черный город приводил нас в волнующее уныние. Мы ездили туда на теннисные корты. В коттеджном поселке инженерного состава, выстроенном в тридцатых годах близ площадей по образцу нобелевской Villa Petrolia, имелось несколько площадок, на которых до войны тренировалась одна из лучших теннисных команд страны. С тех пор слава бакинцев-чемпионов схлынула, многие корты растрескались и заросли сладким корнем и колючкой, но в наше время в Черном городе на Инженерной стороне еще работала теннисная секция. Панцирные зеленые сетки затягивали уцелевшие, размякшие от зноя асфальтовые площадки. Шарканье, топот ног, шумный выдох, сдавленный крик и стон, мохнатый мяч хлопал, шуршал и звонко бился. Смуглые бедра полыхали в колоколе юбки. Страстность стонов, издаваемых при ударе, их неосознаваемое неприличие обжигало, и со всевозрастающим усердием я стучал мячом о стенку, стараясь заглушить им стук собственного сердца.