Певец боевых колесниц - Александр Проханов Страница 14

Белосельцев очнулся и обнаружил, что лежит на тюфяке, над ним низкий, грубо побеленный потолок и сверху, словно свисая с этого потолка, надвинулось молодое лицо, соломенные светлые волосы, свежие розовые щеки и улыбающиеся губы.

– Как вы себя чувствуете, Виктор Андреевич? Наш врач осмотрел вас, не нашел переломов. Просто удар головой о землю. – Человек говорил на хорошем русском языке, но с прибалтийским, видимо эстонским, акцентом. – Не понимаю, как можно было выдвигаться с колонной, не имея карты, не проведя разведку, не получив воздушного прикрытия. Как вы, Виктор Андреевич, могли оказаться в этой неорганизованной толпе, прямо скажем, банде?

– Вы меня с кем-то путаете, – сказал Белосельцев, слыша, как свистит в горле. – Меня зовут Игорь Николаевич Кочетов.

– Ну зачем мы играем в мышки-кошки? Вас зовут Виктор Андреевич Белосельцев. Вы генерал-лейтенант внешней разведки. Вы были в Вашингтоне, в штаб-квартире «Неви Аналайсес», в рамках сотрудничества советских и американских спецслужб. Ведь так, Виктор Андреевич?

– Я Игорь Николаевич Кочетов, профессор кафедры геополитики в Институте международных отношений.

– Ну зачем нам эти мышки-кошки, Виктор Андреевич? У нас есть подробное досье на вас, где за вами числятся операции в Афганистане, Анголе, Мозамбике, Камбодже, Никарагуа, Эфиопии. Вы работали в аналитическом центре и не раз посещали горячие точки.

– Повторяю, я Игорь Николаевич Кочетов, профессор кафедры геополитики.

– Ну хорошо, как угодно. Нам не нужно от вас никаких секретов. Все ваши разработки давно устарели. Все ваши аналитические методики давно уступили место математическому моделированию. Вы просто решили тряхнуть стариной и еще раз понюхать, как пахнет порох. Но ведь это мальчишество, Виктор Андреевич!

Эстонец укоризненно качал головой, понимая старческую слабость Белосельцева, осуждал ее и одновременно отдавал ей должное.

– Нам нужно от вас немногое, Виктор Андреевич. Сейчас сюда придет оператор, и вы назовете свое подлинное имя и звание и засвидетельствуете, что генерал российской внешней разведки участвует в тайных операциях на территории Сирии. После этого вас поместят в хорошую клинику, а потом, если вы пожелаете, вас переправят в Америку или в любую страну Евросоюза. Я бы рекомендовал Эстонию. И Европа рядом, и Россия близко. Буду рад принять вас в моем доме.

Белосельцев чувствовал себя беззащитным, чувствовал себя в полной власти врагов. Знал, что сопротивление его будет непродолжительным и кончится гибелью. Но он решил сражаться. Перед ним мелькнула летучая рыба из залива Фонсека, просверкала у глаз и скрылась.

– Мы сделали запрос в вашу военную миссию, относительно вас. Мы были готовы вас передать вашим военным, но они отказались от вас, отреклись. Сказали, что не знают никакого Белосельцева.

– И впрямь, откуда они могут знать. Сделайте у них запрос о Кочетове.

– Виктор Андреевич, мы с вами гуманные цивилизованные люди и не позволяем себе прибегать к насилию. Сейчас придет наш медик, сделает вам инъекцию, и это взбодрит вашу память. Под камеру вы назовете свое имя и звание и подтвердите свое участие в тайных операциях России.

Эстонец отвернулся и что-то крикнул. Появился оператор с камерой и человек в камуфляже и накинутом поверх униформы белом халате, видимо медик. У него в руках был шприц. Он надколол ампулу, набрал в шприц прозрачную жидкость.

– Позвольте, Виктор Андреевич, вашу вену! – эстонец закатал рубаху на бессильной руке Белосельцева, и медик вогнал в вену содержимое шприца.

Белосельцев, занимаясь йогой, овладел способностью усилием воли разделять свою личность на две составляющих. Одну, в которой скрывалось его подлинное сознание, выносить за пределы тела, а вместо нее выставлять другую, которая являлась мнимой, лишь отражением первой. И в эту мнимую личность ушло содержимое шприца, а подлинная личность со стороны наблюдала последствия впрыскивания.

Он не испытывал боли, а лишь сладкое забытье, в котором блуждали странные образы, взятые из чьей-то чужой памяти. Среди этих, доселе неведомых, образов высились зеленые пышные великаны, наполненные светляками, и он различал чудесный запах распаренных веников. Среди галлюцинаций была одна очень странная, где ему привиделся Ленин в своей обычной жилетке, и из-под этой жилетки стало появляться крыло стрекозы, все длинней, все больше, вырастая до горизонта, где оно превращалось в сверкающую реку. То виделся ему его старый учитель Михаил Кузьмич, который что-то беззвучно читал, но по движению губ Белосельцев догадался, что это описание охоты из «Войны и мира». То появлялся кузнец Василий Егорович, хмельной, с кружкой домашнего хмельного пива. То перебегала тропу молчаливая птица, то краснел куст лесной малины. Все это переливалось в нем, как отражение вечернего солнца в стеклянном шаре, что стоял на дедовском старом столе, и в окне на тополе сидел красногрудый снегирь.

Белосельцев очнулся. Эстонец разочарованно смотрел на него:

– Вы обладаете практиками, позволяющими ускользать от психотропных препаратов. Вы целый час бубнили о каком-то Царствии и серафимах. Но я получил от руководства задание записать под камеру ваше признание, и я его добьюсь.

В помещение, стуча башмаками, вошли двое. Они были в форме, на головах были платки, торчали похожие черные бородки. В руках у них были толстые лепешки кактусов, усеянные длинными иглами. Они сволокли Белосельцева с матраса, кинули на матрас лепешку и навалили на нее Белосельцева. От страшной боли Белосельцев закричал. Ему на грудь надавил башмак, и острые, твердые как сталь иглы вошли глубже, и у Белосельцева от боли пропал голос. Он лежал, пробитый иглами, и беззвучно дергал губами. На грудь ему кинули другую лепешку, ударом башмака придавили, и острые иглы пронзили ему соски, впились в живот, и он потерял сознание.

– Теперь вам лучше, Виктор Андреевич? Вы вспомнили, как вас зовут? Это называется у нас «положить компресс». Ну что, включаем камеру? Только несколько слов. «Я, генерал-лейтенант внешней разведки, работаю в Сирии в интересах Министерства обороны России». Включаем?

Рубаха Белосельцева хлюпала кровью. Казалось, иглы пробили легкие, и каждый вздох причинял нестерпимую боль. Хрипя и выплевывая кровь, Белосельцев произнес: