Ученик аптекаря - Александр Окунь Страница 14

Мысли мои судорожно метались. Лишиться яиц — это, конечно, ужасно. Но вот ведь Аптекарь говорит, что ничего. Даже, может, к лучшему — буду хорошим врачом. Гинекологом. Или акушером. И вообще, есть разница: или тебя убьют насовсем, или будешь жить, но без яиц. Это тебе не руки и не ноги. Внешне, если не голышом, незаметно. В смысле гормонов, на то теперь таблетки есть. Приятного, конечно, мало, но все же не катастрофа. А вот лишиться свободы, да еще и пожизненно, это мне совсем не нравилось.

— В Ливан я все равно не пойду, — сквозь слезы сказал я. — И мама никогда не согласится.

Аптекарь молчал. Во мне начинала закипать ярость. Неужели ничего нельзя поделать? И если все предопределено, то зачем чему-то учиться, что-то решать, выбирать… жить зачем?

Аптекарь безучастно мешал колоду, и это разозлило меня еще больше: он же меня во все это втравил и теперь, вместо того чтобы найти хоть какой-нибудь выход — уж он-то может — или хотя бы утешить, посочувствовать как-то, нет, сидит и карты тасует!

— Я, пожалуй, пройдусь. — Голос мой дрожал от гнева и обиды.

Аптекарь слегка наклонил голову. Я вышел из комнаты. Опять сунул руку в карман и сквозь ткань потрогал мошонку. Пока на месте. Маленькие, нежные шарики в съежившемся от страха, беззащитном мешочке. И тут мне в голову пришла спасительная идея. Надо обратиться к Эли. Если мне кто и сможет помочь, так это он. И я бегом пустился вверх по улице Абеля Пэна.

В прошлом Эли был профессиональным боксером-тяжеловесом, чемпионом. Левша, обладающий чудовищной силой ударом, он передвигался по рингу с несвойственными тяжеловесам легкостью и грацией, что принесло ему прозвище «порхающий убийца». Уйдя с ринга непобежденным, он затосковал. Пробовал заняться бизнесом, однако быстро убедился, что на этом ринге ему и до второго раунда не дотянуть. Тогда Эли открыл школу бокса и стал воспитывать подрастающее поколение зубодробителей, но тоска его не проходила, и он беспомощно барахтался в ней, как насекомое в вязкой паутине. Если раньше все его существо было нацелено на победу в поединке и жизнь Эли, простая и понятная, сводилась к методичной подготовке к коротким ослепительным мгновениям, то теперь она словно рассыпалась на отдельные, не связанные единым стержнем куски. Для чего было мучить тело диетой, прыгать со скакалкой, качать мускулы? Впервые в жизни тоскующий Эли задумался о смысле бытия. Он стал покупать книги, по большей части эзотерического толка, и книги эти, в популярной форме предлагавшие разнообразные решения сего вопроса, уводили боксера по астральному пути все дальше и дальше. Так он и брел этим сияющим путем от фэн-шуя к тантра-йоге, от тантра-йоги к даосизму и так далее…

Поначалу Эли стал ходить на берег моря, где ложился, раскинув руки, и впитывал энергию Космоса. С той же целью каждое утро он отправлялся в парк и обнимал деревья. На какое-то время ему удалось подбить Поляка, и они ходили обнимать деревья вдвоем, но потом Поляк это дело оставил, хотя и соглашался, что от объятий ощущал необычайный прилив энергии. Затем он увлекся проверкой энергии предметов — уж не помню, какая теория его на это толкнула. Эли завел себе палочку, предварительно заряженную энергией Космоса, и, подвесив ее на нитку, принялся проверять все подряд: ежели палочка крутилась (причем скорость вращения также была показателем) по часовой стрелке, то энергия у предмета была положительная, а ежели против — то отрицательная. С этим прибором он обошел всех своих друзей, учиняя в их домах перестановки и даже заставляя выбрасывать вещи, которые палочке приходились не по нраву.

Противиться его неуемной вере сил ни у кого не было, разве что Аптекарь наотрез отказался избавляться от огромной банки, в которой была заспиртована здоровенная змеюка о двух головах. На все уговоры Аптекарь твердо отвечал, что змея — символ медицины, а уж двухголовая и подавно, что он к ней душевно привязан и что сам Универсальный Доктор в труде Super Dionisum di divinis nominibus указывал на благотворное влияние этой твари. К Аптекарю Эли питал уважение, но в этом случае даже такие весомые аргументы на него не действовали.

Аптекаря и Эли связывал общий интерес к таинственному миру, находящемуся, как любил выражаться Эли, за четвертым покрывалом Майи. Но если Эли, помимо обаяния, к Аптекарю влекли энциклопедические знания, острый ум, способность увязывать воедино на первый взгляд не имеющие ничего общего обстоятельства, то Аптекарь питал к Эли простодушное обожание подростка к легендарному герою ринга. Вместе с тем, не раз я слышал от него, что Эли не так прост, как кажется, и что под толстой черепной костью покоятся пока даже самому Эли неведомые идеи, которым суждено удивить и поставить в тупик не одного философа.

Вкусив от разных учений, Эли неожиданно для всех водрузил на голову ермолку и плотно обосновался в ешиве раввина Имануэля Амрами. Вокруг этого выходца из Турции, занимавшегося практической каббалой, роились разные слухи. Утверждали, что он — тайный франкист, что при помощи каббалистических заговоров может извести человека, что превращает воду в вино, а хлеб в мацу и в Судный день вешает на шею свиную ногу.

Сам же Эли как-то признался Аптекарю, что от разговоров с рабби ощущает такое чувство остроты бытия и балансирования на краю пропасти, которое испытывал только на ринге с самыми опасными противниками.

— И в чью пользу результат? — язвил Аптекарь, на что Эли поднимал руки и закатывал свои маленькие глазки вверх. — Интересно, — посмеивался Аптекарь, — подозревает раввин, каких бесов придавил Эли ермолкой?

Вдвоем раввин и Эли представляли забавную пару: одетый в черный лапсердак, с широкополой черной шляпой на голове, с очками на смуглом, иссеченном морщинами лице, обрамленном редкой серебристой бородкой, низкорослый щуплый раввин, оживленно жестикулируя, быстро семенил по каменной мостовой, а рядом с ним, бережно придерживая раввина за руку, согнувшись чуть ли не пополам, вышагивал огромный Эли с маленькой ермолкой на стриженной ежиком голове. И хоть выглядел он довольно комично, достаточно было встретиться взглядом с сидящими глубоко в тени мощных надбровных дуг холодными острыми глазками, чтобы всякое желание улыбаться пропало.

В спортивном зале, переполненном звонкими звуками ударов, едко пахло потом.

— Эли сегодня не будет, — сказал второй тренер Виктор и подмигнул: — Ну что, записываться пришел?

Желания заниматься боксом я никогда не испытывал. Добровольно физиономию под кулаки подставлять? Нет. Мне голова для другого пригодится. Виктор, чувствовавший мой страх, при встречах имел обыкновение меня подразнивать, я же, зная, что он прав, терпеть его не мог.

— Где Эли? — сухо спросил я.

— Кто его знает! — махнул полотенцем Виктор. — Скорей всего, в ешиве этой. — И цокнул языком. — Какого человека раввины скрутили!

И я поплелся в ешиву, где и обнаружил Эли, возвышавшегося над горой книг. Увидев меня, он улыбнулся, напялил мне на голову извлеченную из кармана ермолку и провозгласил:

— «Ибо ты войдешь». Вот теперь ты выглядишь, как и подобает порядочному шейгецу.