Куклу зовут Рейзл - Владимир Матлин Страница 14

Каждый еврей мучительно ощущал необходимость как-то определить своё отношение к эмиграции, занять какую-то позицию. Очень немногие сразу сказали: «Будь что будет, я еду!» И тут же услышали от других своих соплеменников: «А вы подумали, что с нами здесь сделают из-за вашего отъезда?» «У вас есть выход», — отвечали первые. «А у меня мама больна, и вообще я не выношу жары», — возражали противники отъезда. В общем, еврейский мир кипел и пенился…

У нас на киностудии одним из первых выразил желание эмигрировать редактор Боря Капцун, тихий очкастый еврей по прозвищу Шлимазл. Нежданно-негаданно Боря пригласил Лера и меня в шашлычную. Ранее за ним такая щедрость не наблюдалась.

По первой мы выпили под харчо.

— Тилько люди глупи не пиют пше зупи, — сказал Лер. — Это по-польски. Если непонятно, предлагаю свой собственный поэтический перевод: только глупец не пьёт под супец. От размера оригинала я несколько отступил, зато смысл передал адекватно. Что скажете, служивые?

Мы дружно закивали — нам нравились и стих, и его перевод, и харчо, и водка. После второй Боря заговорил:

— Я, ребята, хочу вам кое-что сказать… очень важное. Само собой, абсолютно по секрету. Никому, ни одной живой душе…

Он протёр вспотевшие от волнения очки и продолжил:

— Я решился. Понимаете? Будь что будет, хуже не будет…

Мы сразу поняли, о чём речь, — и я, и Лер.

— Что ж, твоя жизнь, сам себе хозяин. В добрый час, — сказал Лер.

А я спросил:

— Почему ты уверен, что хуже не будет? Может быть гораздо, гораздо хуже. Я уж не говорю, что могут посадить, но выгнать с работы — это более чем реально.

— Вот именно! — воскликнул Боря и перешёл на шёпот: — Я тут обдумал один вариант. Только мне нужна ваша помощь.

В этот момент официантка принесла второе, и, пока она расставляла на столе шашлык и купаты, мы напряжённо молчали. Мне показалось, что у Бори дрожали руки.

— Я сам уволюсь из штата, с редакторской должности, — продолжил он шёпотом, когда официантка ушла. — Объявлю, что перехожу на «вольные хлеба». Тогда мне не нужно брать характеристику и вообще общаться с администрацией.

— А жить с чего будешь? — удивился я.

— Вот! — крикнул Боря и взметнул вверх обе руки. — Вот здесь-то и нужна мне ваша помощь. Я надеюсь… в общем, на вас рассчитываю, ребята.

— Понятно, — сказал Лер. — Что ж, я сделаю, что смогу. План придёт в будущем месяце. Не захапает же все темы «зятёк»…

— Я ему не конкурент, — затараторил Шлимазл, — мне скромную десятиминутку по заказу какого-нибудь банно-прачечного треста. Перекрутиться, пока документы рассматривают. У меня ведь двое детей…

Я подумал, что он страшно рискует. Ведь если что-нибудь станет известно, его на версту не подпустят к сценарной работе и вообще ни к какой. Чем тогда будет детей кормить? Но вслух сказал:

— Помогу, насколько от меня зависит. А ты поосторожней…

Но всё получилось по наихудшему сценарию.

Примерно через неделю Боря появился в моей комнате бледный, с открытым ртом и бегающими глазами. Я всё понял.

— Не здесь, — успел я шепнуть и вышел с ним в коридор.

— Всё провалилось, конец, ничего не вышло. Директор всё знает, — залепетал Шлимазл, едва мы уединились в курилке. Я стал его расспрашивать, он отвечал сбивчиво, надрывно вздыхал и повторял через слово своё «всё пропало». Я продолжал терпеливо расспрашивать, пока картина приобрела более или менее отчётливые контуры.

Утром Боря с заявлением об увольнении в руках явился в кабинет директора студии. По словам Бори, тот принял его холодно, даже не предложил сесть. Едва Боря сказал, что подаёт заявление об увольнении, директор прервал его:

— Можешь увольняться, скатертью дорога. Только имей в виду: на внештатную работу не рассчитывай. Сценарного договора не получишь, гарантирую. Всё, я тебя предупредил.

— Почему? — спросил Боря. — Я же профессиональный сценарист. Я ВГИК закончил.

— А потому, что мы знаем… мы догадываемся о твоих намерениях. Слинять хочешь, понимаешь. В Израиль намылился. Ладно, не отпирайся, я точно знаю. Чего тебе здесь плохо? Зарплата, понимаешь, прогрессивка, сценарии пописываешь… Мало тебе?

Несколько придя в себя, Боря попытался возразить:

— Но пока что это всего лишь чьи-то предположения, я официально ничего не выразил… Я только хочу перейти на творческую работу, писать сценарии.

— Не валяй дурака, — укоризненно сказал директор. — Что ты, маленький, не понимаешь? Дашь тебе, понимаешь, сценарий написать, а что потом с ним делать, когда ты заявление на эмиграцию подашь? Не может же фильм выйти с твоим именем!

Я, конечно, при этом разговоре не присутствовал, но восстановил его с большой точностью.

Через два дня мы с Борей обсуждали сложившуюся ситуацию, встретившись для этого на Патриарших прудах, возможно, на той самой скамейке, где Воланд некогда предсказал Берлиозу его печальную судьбу. Исходить следовало из того, что, поскольку Боря не подавал официального заявления об уходе, он остаётся полноправным сотрудником киностудии. Что они могут с ним сделать? Выгнать с работы? Под каким предлогом? Просто так взять и вышвырнуть? Но тогда Боря будет шуметь и жаловаться, а что они могут сказать? Что кто-то им шепнул? Так они не делают, источников информации не раскрывают. Нет, скорей всего, они будут молчать, будто ничего не произошло и этого злосчастного визита к директору вовсе не было. Да и кто о нём знает, кроме самого директора и Бори? Значит, всё остаётся по-прежнему?

Но на самом деле всё изменилось. Мы разговаривали с Борей, внимательно рассматривали все возможные повороты событий, но о том, что больше всего нас волновало, можно сказать, даже мучило, мы молчали. И это было притворство, потому что и он и я знали, что другой думает о том же самом. Наконец я не выдержал:

— Кто всё-таки знал? Ты, я, Лер — кто ещё?

Он потупился:

— Ну Зинка, естественно. Мы вместе принимали решение. Больше никто.

— Никто? Подумай.

Он ещё ниже опустил голову. Я видел, как мучительно неприятен ему этот разговор.

— Слушай, это ужасно, но мы должны выяснить.

— Я понимаю.

— Значит, получается так: или я, или Лер. Так?

— Что ты, что ты! — Он замахал руками. — Даже подумать невозможно! — И потом совсем тихо: — Видишь, я с тобой по-прежнему советуюсь. Если бы я тебя подозревал…

Значит, Лер Залмансон? Получается так… Мы не имеем права закрывать глаза и прятать голову в песок только потому, что это неприятно. Мы обязаны рассмотреть все варианты, включая и самые отвратительные, потому что если он действительно стучит, то в опасности все. При нём все привыкли говорить открыто, не опасаясь, он ведь свой, рубаха-парень… Вслух я сказал: