Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - Лола Лафон Страница 14

А Вера вскидывается – и снова идет против правил, против этикета. Должно быть, среди миллионов телезрителей очень мало найдется таких, кто сумеет расшифровать суровое послание Веры чехословацким властям, – при первых звуках советского гимна она демонстративно опускает глаза. Ромашка в ее светлых волосах легонько подрагивает в такт дыханию. Перед камерами всего мира Вера отворачивается от медленно поднимающегося красного знамени. Прощай, Вера.

На Западе всех очень, очень сильно шокировало то, что у Чаславской отобрали золотую медаль, эти олимпийские подтасовки непростительны! И как прекрасно держалась Вера, как мужественно противостояла угнетателям, такое не забывается…

Олимпийскому комитету предложили не допускать на следующие Игры советскую сборную, но это нанесло бы ущерб спорту: в конце концов, у них много удивительных гимнасток! До Мюнхена остается совсем немного, и ходят разговоры о каком-то феноменальном сюрпризе советских. Некоторые уверяют, будто видели на фотографии совсем юную девушку, стоящую на верхней жерди брусьев – на той, за которую другие только хватаются руками. Рассказывают, будто советские уже с 1970 года втайне готовятся проделать то, на что не осмеливалась ни одна женщина в мире, – сальто назад на бревне. Эта «ни-одна-другая-женщина-в-мире» – Ольга К., тощенький забавный хорек с косо поставленными зубками. Тренер собирает ее прямые шелковистые волосы в хвостики, завязывает на них банты. Когда она тесно составляет крошечные ступни, ее лягушачьи ляжки не смыкаются, остается просвет. Кожа у нее – золотистый шелк, под которым проступают позвонки, даже косточки у этой девчонки обаятельны…

О.Л.Ь.ГА. Она делает на разновысоких брусьях ошибку за ошибкой и рыдает перед объективами. Она сидит, съежившись, в ожидании отметок, переживает свою неудачу, вытирает нос рукой, лицо несчастное, ее окружают крепкие молодые женщины, которые на нее и не смотрят. Советская гимнастка плачет! Значит, не все они роботы! Не в меру чувствительная коммунистка, проиграв, плачет в цвете и в прямом эфире, доставляя этим огромное наслаждение американским журналам. В эту совсем не воинственную русскую все просто влюбляются. Но уже назавтра спортсменка возьмет себя в руки и покажет обещанное. И зрители, обмирая от страха, не успеют опомниться, а она уже с риском сломать хрупкую шейку блестяще выполнит элемент, который сначала назовут ее именем, а восемь лет спустя запретят: Федерация сочтет его слишком опасным. Но сейчас мы в семьдесят втором, пока неизвестно, победила ли она (впрочем, это и неважно!), а над ней уже умиленно воркуют, покоренные этой свежестью: девочка – просто ветерок, сплошное очарование, «можно подумать, ей не больше семи!».

Монреаль, 1976 год. Ольге двадцать один, каким-то чудом эта малышка так и осталась малышкой. Она совершенно измучена, советское государство четыре года таскает ее с одного праздника на другой, с одного парадного обеда на другой, кожа у нее поблекла от недосыпания, ее длинные волосы перехватывают красными бантиками, чтобы обмануть время, чтобы снова услышать с трибун восторженные стоны публики. Красные атласные ленточки, красные, как занавеси в той комнате, где ее в последний раз покажут публике, красные, словно длящий возбуждение аксессуар, красный цвет гарантирует покупателю свежесть облика, красный атлас этой имитации подвязок… да, они необходимы, эти красные бантики, они действительно помогут выиграть еще немного времени, а без этого никак, потому что Другой, новенькой румынке, только-только исполнилось четырнадцать, и она очаровательна.

ЦИФРЫ

– Послушайте, до чего забавно, – говорит она мне, сильно оживившись, – в Монреале у меня было семь высших оценок и три золотые медали. Семь умножить на три – двадцать один! И та Олимпиада была двадцать первой, а если сложить цифры в моем тогдашнем номере, 73, семь и три, получится десять… опять высшая оценка!

– И еще одно число, Надя. Двадцать тысяч. Двадцать тысяч попыток, двадцать тысяч раз вы повторили сальто на разновысоких брусьях, перед тем как выполнить его в Монреале, это сальто Команечи…

На другом конце провода – пауза, и мне кажется, что Надя снова погасла, пожала плечами:

– Разумеется! А по-вашему, можно меньше?

– Вы приехали в Монреаль почти за две недели до начала соревнований, чтобы получше подготовиться. При вас неотлучно находились переводчики, которые на свой лад пересказывали ваши слова. Какие отношения были у вас с другими гимнастками, с гимнастками из Западной Европы? Что вы думали о явных различиях между собой и ими, об их свободе?

– Знаете, они были… никудышные. Они меня не интересовали. Русских я знала хорошо, особенно Нелли, мы уже три года встречались на соревнованиях. А в остальном… Вы считаете, только румынское руководство следило за спортсменами во время международных соревнований? В гимнастике каждая страна пытается узнать, что будут делать другие, это как шахматная партия. Вам же не придет в голову выдавать соперникам свои секреты? Вот и нам велели, например, говорить прессе, что мы тренируемся по три часа в день, хотя на самом деле тренировались по шесть, – так мы сохраняли за собой преимущество!

– Монреаль «торговал» образом невинной девочки, которая внезапно появилась ниоткуда, хотя на самом деле у вас за два года было уже немало побед. А вы способствовали созданию этого образа. Власти использовали вас для продвижения системы. Полный и безоговорочный успех коммунистического режима, апофеоз селекции: новое Дитя – сверходаренное, красивое, послушное, в общем, совершенство во всем.

(Раздраженный смешок.)

– Ну конечно! Румыны торговали коммунизмом. Зато французские или американские спортсмены сегодня никакую систему, никакую марку не представляют, так, да?..

СПЕЦИАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Монреаль, 1976

«На столе: баночки с коричневой замазкой, миски с зернистым творогом и большие лепешки, покрытые томатным соусом, ветчиной и расплавленным сыром». Дорина старательно записывает в дневник каждую – ошеломляющую – подробность своего пребывания в Олимпийской деревне. Она впервые увидела peanut butter [18], cottage cheese [19], пиццу. Девочки хихикают, когда на завтрак дают кукурузные хлопья. «Что это? Чем здесь люди питаются? Им задают корм, как скоту! И они все время жуют, как коровы, вы тоже заметили?» – говорят они наставнику, изумленно глядя на западные челюсти, постоянно находящиеся в движении: жвачка, сандвичи, конфеты, легкие закуски.

Но Бела знает, что надо торопиться, нельзя позволять им долго изумляться и восхищаться, нельзя, чтобы эти зрелища так влияли на них. И незачем привлекать внимание девочек к вертолетам, которыми спортсменов доставляют к месту соревнований из соображений безопасности, к проверкам, к постоянным обыскам у рамок.

Каждый раз, когда ему приходится вместе со своими воспитанницами отправляться на Запад, Бела старается устроить все так, чтобы они перемещались только между гостиницей и залом. Девочки едва успевают запастись крохотными баночками с джемом и пакетиками шампуня – и вот они уже в самолете, летят в Бухарест. Только от всего не убережешь. Здесь со всех сторон подсовывают шоколадки в серебряных бумажках, и на всем восклицательные знаки «удовольствие гарантировано!», и везде реклама, реклама, реклама, сплошные искушения в этой Олимпийской деревне, ты словно в центре всемирной ярмарки – совершенно невозможно полностью сосредоточиться… Девочки, беззащитные в затягивающей их круговерти соблазнов, робко тянутся к выставленным в холле новым моделям кроссовок. Ни Бела, ни Марта не могут держать оборону против шестисот двадцати восьми спонсоров, которые толкутся в деревне.