Пампа блюз - Рольф Лапперт Страница 14

Музыку он тоже любил, особенно блюз. У него были пластинки Мадди Уотерса, Джона Ли Хукера, Би Би Кинга, Вана Моррисона, Райа Кудера, Эрика Клэптона и типов с сумасшедшими именами вроде Слепой Джо Таггарт, Калека Клэренс Лофтон или Миссисипи Джон Херт. Отец не расставался с гитарой. Думаю, он знал не так много аккордов, но это его мало волновало. Как и людей, слушавших его. Потому что у него был отличный голос, глубокий, сильный и одновременно чуть хрипловатый — самое то для печального блюза.

С мамой он познакомился на концерте в Гамбурге. Она тогда пела на бэк-вокале в одной блюзовой группе из Берлина вместе с еще двумя девушками. После выступления мама заказала в баре пиво, и он заговорил с ней. Они несколько раз встречались, а потом мама поехала с группой дальше, и следующие несколько недель они только созванивались. Моя мама посылала отцу открытки из Мангейма, Эссена и Мюнхена и рисовала вместо точек маленькие сердечки. Когда группа выступала в Киле, отец отправился туда на поезде. Наверное, там чувства разгорелись серьезно, потому что через девять месяцев родился я. Маме было двадцать три, отцу — на восемь лет больше. Не знаю, планировалось ли мое появление, но в итоге родители расписались и поселились в Гамбурге, потому что отец тогда еще работал в зоопарке. Мы жили в маленькой квартирке, без машины, телевизора и посудомойки, но я думаю, это не мешало родителям быть счастливыми. Лишь в четыре года я понял, что мама жалуется отцу на то, что у нас вечно нет денег. В пять лет меня трижды в неделю сдавали в детский сад, чтобы мама могла подрабатывать продавщицей в магазине одежды. Отец, который к тому моменту успел защитить диссертацию, постоянно летал на несколько недель в Африку и помогал природоохранным проектам. Из поездок он привозил мне маски, барабаны, луки и птичьи перья. Он показывал мне фотографии жирафов, которых они поймали и переселили, фото проволочных петель, найденных ими прямо в заповедниках, и местных жителей, которые угощали белокожих гостей свежим козьим молоком. Он часами рассказывал мне о пеших переходах, африканских закатах и бессонных ночах, о деревьях, увешанных гнездами птиц семейства ткачиковых, о высохших руслах ручьев, превращающихся после дождя в бурные реки, о мартышках, которые воровали из лагеря поварешки и шерстяные одеяла. Каждый раз я слушал отца как завороженный и уже мечтал, как поеду в Африку. До того как я пошел в школу и научился читать сам, мама почти каждый вечер читала мне вслух всякие истории, но они казались детскими сказками по сравнению с приключениями отца, величайшего героя во всей вселенной.

В семь лет я заметил, что в отношениях родителей что-то изменилось. Они гораздо реже говорили друг с другом, чем раньше, и намного чаще ссорились. У отца появилась привычка задерживаться вечерами в своем маленьком офисе в зоопарке, а мама стала дважды в неделю репетировать с какой-то группой. В отсутствие родителей мне разрешалось заходить к Виландам, которые жили в нашем доме. Их сын Пир учился со мной в одном классе, и хотя он носил очки и боялся моего хомячка Эдди, мы отлично ладили. Пока папа планировал следующую поездку в Африку, а мама строила карьеру певицы, мы с Пиром сидели в его комнате и делали домашние задания или играли в «Монополию» и «Морской бой». Иногда мы с родителями ездили на выходные на море. Там они тоже почти не разговаривали друг с другом, как дома, но хотя бы не ссорились.

Как-то вечером отец пришел домой с работы и объявил, что Зоологическое общество отправляет его на год в Танзанию. Он стал рассказывать нам про задачи проекта, но я видел, что мама совсем не слушает его. Вскоре она встала и просто вышла из кухни. Мы с папой остались вдвоем, есть почему-то расхотелось.

Это было в марте 2004-го. В мае мне исполнилось девять, а в июле отец улетел в Африку. Мы с мамой провожали его в аэропорт. Он обещал звонить при каждой возможности и писать нам письма. В сотый раз повторил, что уже на Рождество ждет нас к себе и пришлет нам билеты. Кажется, мама не верила ему. Они обнялись, потом папа поднял меня вверх и так крепко прижал к себе, что я чуть не задохнулся. Объявили регистрацию, и он пошел на паспортный контроль. Там он еще раз обернулся и помахал нам, прежде чем скрыться из вида.

Группа под названием «Sweet В. and the Swing Beats» дала свои первые концерты в Гамбурге и окрестностях. Они играли песни Эллы Фицджеральд, Билли Холидей, Этты Джеймс и других певиц, которых мать называла легендами джаза и чуть ли не боготворила. Группу приняли хорошо, и совсем скоро мама стала выступать по два-три раза в неделю. В такие вечера меня отправляли ужинать к Виландам и иногда даже оставляли ночевать в комнате Пира на надувном матраце. Я считал, что в свои девять вполне мог бы оставаться один в нашей квартире, но мама смотрела на это иначе. Когда Виланды уезжали, мама просила женщину из соседнего дома присмотреть за мной за деньги. Днем госпожа Голльхарт работала в забегаловке, у нее не было ни мужа, ни домашних животных. Она была толстой и пахла горелым маслом, но мне она нравилась, потому что любила меня. Иногда она приносила мне порцию картошки фри и котлету на ужин, после которого мы играли в «дурака».

При мне мама никогда не говорила об отце плохо. Когда он звонил, она спокойно разговаривала с ним, а потом передавала трубку мне. Она давала мне почитать его письма и разрешала вклеивать фотографии, которые он присылал, в мой альбом. И только когда она закрывала дверь в гостиную, чтобы позвонить подругам или сестре, я иногда слышал, что она очень злилась на папу. Я понимал не все, о чем она говорила, и не решался спросить ее. Я и сегодня не знаю, за что она обижалась на него тогда. Может, за то, что он не взял нас с собой в Африку. А может, за то, что так надолго уехал. Или она просто больше не любила его, как раньше, когда они познакомились. Когда я еще не родился и все было гораздо проще.

В ночь на одиннадцатое октября 2005 года машина, на которой группа возвращалась в Гамбург после концерта, съехала с дороги и врезалась в дерево. Ударник, сидевший за рулем, получил тяжелые травмы. Моя мама спала на переднем сиденье и, помимо порезов на руках, заработала себе перелом черепа и разрыв селезенки. Клавишник и басист отделались синяками. Остальные музыканты: саксофонистка, трубач и гитарист — ехали в другой машине и первыми пришли на помощь пострадавшим. Все случилось в четыре утра, в восемь я уже стоял у кровати матери в палате. Ее прооперировали, и она еще не пришла в сознание, но я все равно держал ее за руку и повторял, что все будет хорошо. Когда из Дортмунда приехала ее сестра Юлия, мама очнулась. Увидев меня, она сначала улыбнулась, а потом сразу расплакалась, и вслед за ней разревелись мы с Юлией. Ударник лежал в реанимации, подозреваю, что мама плакала от жалости к нему. А мы с Юлией испытали облегчение, потому что мама серьезно не пострадала. Чуть позже она заснула на час. Ближе к полудню из Нюрнберга приехали мамины родители и привезли с собой кучу фруктов, сладостей и журналов. Для меня они купили комиксы про «Счастливчика Люка», но у меня не было настроения их читать. Когда пришли Карл и его сестра Генриетта, мне пришлось принести еще стульев из коридора, чтобы все могли сесть. Уже после обеда в палату протиснулся главврач и сообщил нам, что через неделю мама поправится и сможет вернуться домой. Я сидел на кровати и снова взял маму за руку, а она улыбнулась мне и сказала, чтобы я не волновался. Генриетта приобняла меня, а Карл потрепал по волосам. И я понял, что все и правда будет хорошо.