…И рухнула академия - Елена Мищенко Страница 14

Я, как и все мои сверстники, к вопросам религии был безразличен. Мы все знали, что в Киеве была известная синагога Бродского, знали, что в ней разместили кукольный театр, слышали, что где-то на Подоле есть маленькая синагога, которую посещают старики, и куда нам, комсомольцам, ходить не следует.

Но один раз в году я приобщался к еврейским традициям. Мы всей семьей отправлялись к старшей папиной сестре на Подол. Ее муж дядя Гриша Шефтель знал и соблюдал все традиции и приглашал нас к себе на Пейсах. Это был седой красивый старик с бородой, как говорили, «а-ля Герцель». Жили они там же, на Межи-горской, всей семьей: тетя Берта, дядя Гриша и их дети Юдя и Зяма, ставший впоследствмм крупным математиком Зиновием Шефтелем. Там я впервые услышал слова «пейсах», «сейдер», «агода». За столом была маца, бокалы для вина, блюдо соленой воды, яблоки, орехи, мед, петрушка. Весь ритуал выглядел для нас весьма таинственно. После длительной речи на идиш нам предлагали наполнить бокалы. Мне налили водку. По команде мы выпили, после чего я попробовал закусить, но мне не разрешили. В следующий раз я был уже предусмотрительней. Четыре традиционных вопроса должен был задавать самый молодой. Но так как мы не знали идиш, то вопросы задавал мой отец, а отвечал на них дядя Гриша.

Нам все переводили. В конце церемонии должны были звучать слова «В будущем году в Иерусалиме», но их боялись говорить, хотя за столом сидели только родственники.

После окончания церемонии и застолья все расслаблялись и начинали петь песни. Песни были на идиш и на русском. Среди русских песен мне запомнились две: одна была очень грустная про Товарлея, который пошел купаться, не умея плавать, и утонул.

Пошел купаться Товарлей, Товарлей.

Осталась дома Доратея-тея-тея.

На помощь пару пузырей, на помошь пару пузырей

Берет он, плавать не умея и т. д.

Вторая песня была для меня совсем загадочной:

Джон Брансбойтен ляснул в морду один раз,

Джон Брансбойтен ляснул в морду один раз,

Джон Брансбойтен ляснул в морду один раз

И уехал в Вашингтон.

Что это был за Брансбойтен и почему он уехал с таким скандалом, я так и не выяснил, но при отъезде в эмиграцию я почему-то вспомнил эту песню.

К религии в то время относились проще. В этих сейдерах, например, принимал активное участие Никита Осипович – православный украинец.

В Америке все было по-другому. К религии относились с уважением, и посещение синагоги только поощрялось. Сначала я посетил ближайшую к нам синагогу. Впоследствии я выяснил, что есть ортодоксальные и реформистские синагоги. Нас, воспитанных вне религии, конечно больше привлекали реформистские синагоги. Очень меня удивило, когда в центре города в одной из больших синагог я прочитал на щите, где давалось расписание служб, что главный раввин этой синагоги Иван Каин. Уж слишком вызывающе звучало его имя.

В один прекрасный день, через несколько месяцев после приезда в Америку, нам позвонила наш соипсе1ог и сказала, что она дала наш телефон директору очень солидного музея синагоги Keneseth Israel. Мы удивились. Что это за такая синагога, что при ней есть музей. Оказалось, что это одна из крупнейших синагог Филадельфии.

Через пару дней позвонила, а потом и пришла эта милая дама Джудит Маслин. Она посмотрела мои акварельные работы, сказала, что они ей очень нравятся, что скоро она организует выставку, и спросила, над чем я сейчас работаю. Я показал ей эскизы. Ее удивлению не было предела. Для эскизов я использовал оборотную чистую сторону бумаги. Для этой цели годились рекламы, которые мы получали в большом количестве по почте. Я склеивал эти листы и рисовал. На следующий день она опять к нам приехала, вручила мне несколько листов английской акварельной бумаги, экзотические овощи для натюрмортов, а также серебрянные кубки и подсвечники. Я уже не экономил на бумаге и сделал серию натюрмортов. После этого я приступил к своей наболевшей теме – Бабий Яр. Тема была настолько драматичной, что одной композицией ее трудно было решить, и я сделал триптих.

Свои работы я привез показать в синагогу. Синагога была огромной, с витражами, с трансформирующимися залами, со школой, библиотекой и музеем. Главным раввином был муж нашей покровительницы – Саймон Маслин – человек высокообразованный, писатель и философ. В этой синагоге, к сожалению, не было русских эмигрантов. Тем более я был тронут, когда пожилые евреи, родившиеся и прожившие долгую и обеспеченную жизнь в Америке, собрались вокруг моего триптиха «Бабий Яр», и у них на глазах появились слезы.

Через некоторое время состоялась выставка. На нее были приглашены еще несколько художников – представителей нашей коммьюнити. Меня познакомили с appraiser – мисс Лин, которая оценила мои работы. При этом она сделала очень благородный и профессиональный шаг – она сама купила акварель, за которую назначила самую высокую цену. Открытие прошло весьма торжественно – экспозиция была вывешена на стендах. Подавались закуски и сладости, напитки и конфеты. Возле входа в залы стояло два стола с регистрацией покупки картин. Один из прихожан попробовал поторговаться и снизить цену за картину. Джудит попросила его покинуть выставку – у нее с этим было строго.

На открытие выставки я пригласил своих старых знакомых по Киеву, а также и новых приятелей. В отличие от американцев, они обсуждали только сладости и закуски, не вдаваясь в подробности живописи. После выставки некоторые из них перестали со мной разговаривать. Так, кстати, происходило после каждой более или менее удачной выставки. Таков, к сожалению, менталитет многих эмигрантов. Я все больше стал понимать Сергея Довлатова, который как-то заметил, что ничто так не раздражает, как успех ближнего.

После окончания выставки был собран Совет синагоги с президентом и несколькими раввинами, и они решили приобрести для синагоги триптих «Бабий Яр». Мы любили службы в этой синагоге. Их вел великолепный кантор, пел отличный хор, звучал орган и небольшой оркестр. И хотя мы не все понимали, но получали удовольствие от музыки и зрелищности происходившего.

На службе, которая последовала за выставкой, раввин Маслин прочел проповедь, в которой, как мы поняли, речь шла о Холокосте и Бабьем Яре. Раввин поднял меня с места и представил всему залу как автора триптиха, висящего в фойе, который приобрела синагога. После этого нас приняли в синагогу, освободив от весьма значительного вступительного взноса.

Мы возвращались домой в приподнятом настроении. Путь наш пролегал по старой магистрали Township Line, извилистой и горбатой, как крымская дорога, и я вспоминал былые времена и первую поездку в Крым в молодые годы.