Чудо-ребенок - Рой Якобсен Страница 14

Значение Линдиного вопроса медленно, но верно все же дошло до мамки, а до меня не доперло вовсе, хотя я и мог бы понять это по разом побледневшему как мел лицу мамки, и я сдуру и выпалил:

— Чё, не знаешь, что такое подарки, ты совсем что ли дура?

И тут последовало такое, чего раньше я по отношению к себе не слышал никогда:

— Быстро закрыл пасть, Финн, не то убью.

— Да она просто говорит гостинцы! — заорал я как оглашенный. — Она слово другое знает — гостинцы! Да ведь, Линда, ты ведь знаешь, что такое гостинцы?

Мы напряженно уставились на Линду. Но никаких признаков прояснения на ее лице не отразилось. Напуганная нашей сварой, она опять сжала железной хваткой мамкины два пальца, устремила взгляд в бесконечность и потянула нас дальше, домой.

Остаток дня прошел в пространных утешительных тирадах мамки, мол, Рождество можно встречать по-разному, не стоит Линде на этом зацикливаться, одни дарят друг другу подарки, другие — нет, чего на свете не бывает, и не перечислишь, и Линда, когда она в конце концов усекла, о чем идет речь, сумела-таки дать нам понять, что она рада тому, что и она скоро получит подарки. Не особенно ей давалось и плетение корзиночек на елку, но я ей показал, как можно разрезать картонку от яиц, склеить сверху в двух местах и раскрасить акварельными красками, это нас так научили в школе на уроках труда, и продеть сверху нитку, чтобы можно было корзиночку подвесить на елку. И вот пока мы этим занимались, мамка вдруг послала мне один из этих своих новых взглядов, который означал, что она хочет перекинуться со мной парой слов наедине, а Линда осталась на кухне, увлеченная картонками из-под яиц.

Мы с мамкой скрылись в гостиную; там она склонилась к самому моему уху и спросила, как мне кажется, может, нам бы надо послать открытку матери Линды, мы, оказывается, получили от нее поздравление, написанное вздыбленным почерком; и был еще вопрос номер два, показывать ли его Линде, потому что никаких приятных слов в нем не было, если не считать напечатанных на самой открытке типографским шрифтом “веселого Рождества и счастливого Нового года”, тем более читать Линда еще не умела, а когда мамка расспрашивала ее о матери, — отмалчивалась, так что постепенно мамка оставила свои вопросы.

Я не стал долго раздумывать и ответил решительным нет на оба эти вопроса, кроме того, до Рождества оставалось всего два дня, а почта у нас в стране, насколько мне известно, не особенно торопится с доставкой, мы это уяснили еще тогда, когда помещали объявление в газету. Мамка глянула на меня вначале изумленно, затем укоризненно, пока внезапно это все не сменилось снова теплом. Она меня даже обняла, а потом спровадила назад, на кухню, где Линда сидела, склонившись над своим третьим шариком из папье-маше; он был черный, по черному еще шли какие-то желтые разводы.

— Ты подожди, пусть он высохнет сначала, — сказал я, — а потом уж раскрашивай. Вот смотри.

Я показывал, а Линда смотрела. И сделала все правильно. Но теперь она уж так разошлась, что ее было не остановить, хоть мамка и пробовала; на нашей елке места было только на четыре шара, ну, максимум на пять, мы же на нее еще много разной красоты собирались повесить, готовые шары из магазина, и дождь, и фонарики, и корзиночки, и флажки, и жар-птиц. У меня создалось впечатление, что с этим дело обстоит так же, как с чтением: то, что она освоила, ей хотелось повторять до бесконечности, и это немного пугало. Я думаю, мамка как раз и обеспокоилась, потому что она сказала вдруг, что прямо сейчас нам нужно выйти на балкон посмотреть на елку, потому что в комнате мы ее поставим только завтра, но такая у нас дома традиция, вещала она голосом сказочницы, стать на холоде в двери на балкон за пару дней до Рождества и восхищаться новой рождественской елкой, пока ее еще не перенесли в комнату; а сверху, с балкона Арнебротенов, сыпался снег, из-за чего все это было похоже на американский мультик. Но это был, конечно, отвлекающий маневр. Я намек понял и остался на кухне, всё убрал, так что на столе, ближе к стенке, остались стоять рядком только восемь Линдиных шаров, и пришлось мне тогда признать, что на самом деле черный с желтыми потеками самый красивый из них.

Когда они вернулись с балкона и мамка сказала, дрожа от холода, что теперь мы побалуем себя какао, Линда без проблем переключилась на ужин, сегодня нам досталось по дополнительному бутерброду, причем ей — с ее любимым сыром.

Елку мы украшали вечером накануне сочельника, мамка стояла на табурете, я — на другом, а Линда на полу, так что ее шары образовали своего рода юбочку по нижнему краю, вроде как планеты в расшатанной солнечной системе; елку украшать Линде тоже раньше не доводилось, так что и еще один вечер прошел просто замечательно, а ведь стоило мне ляпнуть лишнее, и он столь же легко мог завершиться катастрофой; а настроение у мамки было отличное еще и потому, что Кристиан уехал встречать Рождество к родне и в квартире мы были одни.

Днем в сочельник я вышел погулять с Линдой на улицу часок-другой. Впервые. Брат и сестра. И это тоже прошло вполне безболезненно, хоть я и волновался немножко; только Анне-Берит, которая сама, считай, носа из дома не кажет, прицепилась к тому, что Линда, видите ли, неправильно катается с горки и все норовит подсесть ко мне. Я ей разрешал, конечно, но из-за этого мне не удавалось показать все, на что я способен, и я выглядел, должно быть, беспомощнее обычного. Когда кто-нибудь из детей заговаривал с Линдой, она не отвечала.

— Как тебя зовут?

— Ее зовут Линда.

— Ты в гости приехала?

— Нет, она здесь живет.

— А где, у вас?

— Да.

— Ты сестра Финна, что ли?

На это ни один из нас не ответил.

— А моя мамка говорит, что ты сестра Финна!

— Моя тоже.

— Правда, Финн?

Молчание.

— Ага, Финн не отвечает. Так она тебе сестра, Финн, ну говори?

— И где это она все это время ошивалась?

Один мальчишка по имени Фредди II так прямо в лицо ее и спросил:

— Ты чё, говорить не умеешь?

— Нет, — сказала Линда тихонько, и вся компания заржала, Фредди II громче всех, а звали его так потому, что на нашей улице было целых три Фредди, из них с характером — только Фредди I.

— Ты, может, глухонемая? — поинтересовался Фредди И.

— Да, — сказала Линда.

Тут они еще громче заржали. Но этот ответ оказался все же удачным, после него других вопросов не последовало — на этот раз. К все возраставшему восторгу Линды мы еще несколько раз скатились с горки; катались мы все время с самой маленькой горки, той, что прямо перед нашим домом. Когда санки останавливались внизу, на повороте, она вцеплялась мне в варежку примерно той же хваткой, какой она держалась за мамку, мы снова карабкались наверх и скатывались вниз. Но тут какому-то гению пришла в голову мысль спросить: