Бродяга: Побег - Заур Зугумов Страница 14

Расслабляться вору в таких условиях никак нельзя, да и не только вору. Где-то в конце октября нас с Артуром заказали на этап. Буквально за несколько дней до этого Дипломат прислал нам всего понемногу в дорогу, как будто знал, что заберут на днях. Нога у Артура давно зажила, но он так и продолжал хромать всю жизнь. Эта тварь в образе волка своими бивнями задела сухожилие…

Уезжали мы из зоны на пересылку в летнюю жару, возвращались же, когда в небе уже летали белые мухи. Нас вновь посадили в ту же камеру, откуда вывозили, и мы стали ждать суда, который был и не судом вовсе, а так — балаганным представлением. Судите сами, можно ли назвать судом действо, во время которого не предоставляется адвокат, не дается последнее слово подсудимому, не говоря уже о прениях сторон. Но для того времени и места, где мы находились, все это было естественным ходом событий. Впрочем, все же хоть чуть-чуть написать об этом цирке надо, исключительно в назидание нынешним служителям правосудия, к сожалению, особо не блещущим ни компетенцией, ни демократическими устремлениями, ни правозащитой.

В кабинете хозяина зоны, куда нас привели сразу после утренней поверки, сидели несколько человек. Среди них старший лагерный кум Сочивка, сам хозяин — Марченко, а также молодой человек в очках а ля Берия и строгом бостоновом костюме, похожий на педанта и интеллигента местного разлива. Рядом с ним сидела женщина, по существу ничем особым не отличавшаяся от остальных особей подобного рода, потому что женщиной назвать ее было очень трудно. Эта карлица сидела за столом хозяина зоны, и весь вид ее говорил о том, что хозяин положения — она. В ней почему-то сразу чувствовалась какая-то внутренняя собранность, да и внешняя тоже. Я точно помню, что первое, что мне пришло на ум, так это ее сходство с черепахой. Аскетизм воззрений сквозил во всем ее облике, особенно ярко, наверное, выражаясь в глазах. Они просто пылали каким-то диким пламенем, как у пантеры, готовой броситься на добычу. Вот эта особа и была нашим судьей. Ну а молодой человек был прокурором.

Нас пригласили сесть, и спектакль, в котором нам отводилась роль зрителей, начался. Целый час мы слушали мнение кума и хозяина о нас, затем минут по двадцать судья с прокурором говорили о советском правосудии, которое не должно щадить таких паразитов общества, как мы. Затем, после почти двухчасовых дискуссий между собой, вспомнили и о нас, задав вопрос, на который просто необходимо ответить: «Признаете ли вы себя виновными?» Я ответил, что перед людьми, которые находятся в этом кабинете, я никакой вины абсолютно не чувствую. Артур был солидарен со мной. Не знаю, поняли ли они мою иронию, думаю, что да, а впрочем, им до лампочки все то, о чем мы говорили.

После этого нас увели в камеру. А вечером, после поверки, пришел ДПНК и от имени народного суда Коми АССР объявил нам приговор: мне добавили один год, а Артуру полтора. Хотелось бы мне знать, чем хоть они руководствовались, давая такие сроки? Позже мне объяснили, что раз у Артура десять лет основного срока, значит, у него больше резонов бежать, чем у меня с моими четырьмя годами.

Не знаю, насколько была верна эта версия, но нас она уже не интересовала. Единственное, что действительно огорчало нас, так это то, что нам в самом скором времени предстояло расстаться. При определении режима мне вменили статью 24 УК, то есть особый режим содержания, — меня признали особо опасным рецидивистом. Руководствовались они тем, что этот лагерный срок — моя шестая судимость.

Ровно через неделю Артура выпустили в зону. Мы думали, что больше никогда не увидимся, поэтому расставание наше было трогательным. Но судьба распорядилась иначе. Еще месяц я находился в камере один, на общих основаниях, и ждал этап на одну из командировок особого режима. В нашем управлении их было два: один открытый — Чиньяворик, другой закрытый — Иосир.

За то время, пока я еще находился в зоне, но в камере, друзья мои собрали меня на этап. Они даже справили мне всю полосатую робу, начиная со шкар и кончая бушлатом и шапкой; даже клифт сшили с подкладкой из вольного одеяла. В общем, я был готов.

Шел к концу 1975 год. Морозным декабрьским утром меня заказали на этап. Я давно ждал его и душой уже, можно сказать, давно был там, где мне и надлежало находиться, — воображения мне было не занимать.