Путем дикого гуся - Мариуш Вильк Страница 14

Да и занятие, которому я здесь предаюсь, напоминает работу монастырского писца — чтобы лучше понимать текст Баландина, я принялся вручную переписывать его с микрофильма. Читая с пленки, я не мог сосредоточиться, путался, то и дело ловил себя на том, что, добравшись до конца страницы, не понял ни слова. А переписывая текст в свой молескин, я не только вникаю в каждую завитушку мыслей Баландина, но и — заодно — изучаю правила старой русской орфографии (до реформы 1872 года): употребление краткого или долгого «и», «еров» и так далее. Следуя за Баландиным — слово за словом — воспроизвожу ход его дум.

Я дважды пробежал глазами пятый вечер, в котором патриот обсуждал с мельником и рыболовами недавнее путешествие на Машозеро, но лишь читая этот фрагмент в третий раз — с карандашом в руке, — обратил внимание на «замкнутость сердца героя в молчании, чтобы не утратить доверия собеседников и склонить их к указанию мест, где в земных недрах залегают руды». То есть это не ошибка Тихона Васильевича — что чиновник, прибывший на Лососинку в поисках беглых рекрутов, ни с того ни с сего принимается рассуждать о строительстве заводов. Нет, это сознательный художественный прием, акцентирующий маску героя, а также то, что под действием алкоголя у него раньше времени развязался язык. На самом деле, утверждает Василий Мегорский, этим чиновником-патриотом был Иоганн Блюэр [56], командированный Петром Первым в Олонецкий край на поиски серебряных, железных и медных руд.

Блюэр — один из тех «немцев», с помощью которых Петр Великий строил свою великую Империю. «Немец» — не в смысле национальности (хотя Иоганн Блюэр как раз прибыл в Россию из Саксонии), а любой иностранец, не владеющий русским языком, то есть — «немой», «немчура». Сомневаюсь, что Баландин имел в виду Блюэра, когда писал о чиновнике-патриоте, ведь с «немцем» никакие местные мельники или рыболовы не смогли бы договориться. Думаю, речь шла скорее об Иване Патрушеве, рудознатце и дозорщике, сопровождавшем геологическую экспедицию Блюэра в 1702 году. Если Баландин вообще вел речь именно об этой экспедиции.

Впрочем, кем бы ни был герой Баландина, свою задачу он выполнил на пять с плюсом. Ибо не только разговорил мельника и рыболовов до такой степени, что в конце концов они и поведали ему секреты местной металлургии, и показали места добычи руд, и провезли по деревням, где в печах выплавляли сыродутное железо, показали сельские кузницы, в которых из него выплавляли собственно железо и уклад.

Да! Теперь я понимаю, почему чиновник-патриот изображал идиота, гоняющегося за беглым рекрутом. Добычей и обработкой железных руд местное население испокон веку зарабатывало себе на хлеб, который земля здесь не родила, поэтому неудивительно, что, боясь конкуренции со стороны государства (а точнее — того, что государство просто отберет у них выработки и принудит к рабскому труду на своих предприятиях…), держали язык за зубами. Я бы тоже молчал.

Во-вторых — выплавка металла с древнейших времен считалась занятием сокровенным, а труд кузнеца приравнивался к деятельности шамана. Мирча Элиаде даже писал об «общих корнях сакральности шамана и кузнеца», утверждая, что и того и другого почитали как «господина огня». Достаточно обратиться к «Калевале» (шаманской библии карелов и финнов) и задуматься над образом кузнеца Ильмаринена, выковавшего чудесную мельницу изобилия Сампо. Подобные тайны первому встречному не выкладывают.

Итак, приходится снова свернуть в сторону и углубиться в историю. То есть обратиться к началам металлургии на Севере. А заодно объяснить, что значит «уклад».

О рождении железных руд рассказывал старый Вяйнемейнен в девятой песни «Калевалы». Мать железа — Воздух, старшие брат и сестра — Огонь и Вода. Железо появилось на свете позже всех, когда Укко, сил воздушных повелитель, отделил небо от воды, а из воды проступила земная твердь. Затем творец небесный потер ладонью о ладонь, погладил левое колено, и в конце концов из него появились три полногрудые девы. Девушки ступали по краю облака, а из груди у них капало на землю молоко. Из груди старшей сочилось молоко черное, из которого возникло ковкое железо, из груди средней — лилось белое, породившее крепкую сталь, из груди же младшей — красное, родоначальник хрупкого чугуна. Спустя некоторое время железо пожелало познакомиться с огнем, но тот так полыхнул, что едва не сжег младшего брата. Пришлось железу в болото закопаться, чтобы его братский жар не опалил.

Спряталось тогда железо,

схоронилось, затаилось

посреди зыбучих топей,

в черных омутах трясины,

на хребтах болот огромных,

на вершинах плоскогорий,

там, где лебеди гнездятся,

серый гусь птенцов выводит.

Сперва люди выплавляли железо из болотных руд. Их находили в следах волчьих лап, и, возможно, поэтому первые примитивные печи для выплавки сыродутного железа называли «волчьими ямами». Это и в самом деле были ямы, чаще всего их копали на склонах, чтобы использовать ветер в качестве мехов для поддержания высокой температуры, стены обмазывали толстым слоем голубой глины или выкладывали камнями, которыми усыпана Карелия.

Около X века наступила эра «дымарок» — печей с ручными мехами. Мощным двигателем развития карельской металлургии было производство соли на берегах Белого моря — именно оно обеспечивало постоянный спрос на железо. Дело в том, что для варения соли использовались огромные железные сковороды — так называемые црены. Уже в 1137 году новгородский князь Святослав Олегович издал указ, дававший Софийскому собору право собирать дань на Севере «от црена». А в книге податей за 1498 год на беломорском Поморье — в Нюхче, Суме, Колежме и Сухом Наволоке — зарегистрировано шестьдесят солеварилен. В среднем на одну варильню полагалось два црена.

Считаем. Размеры црена: шестнадцать квадратных саженей плюс борт — восемь вершков. В современных единицах измерения: более тридцати двух квадратных метров плюс тридцать пять сантиметров. Толщина каждой из ста сорока — ста пятидесяти полиц (железных листов, из которых ковали црены) составляла десять-одиннадцать миллиметров. Плюс три пуда гвоздей — сбивать полицы. Выходит триста пятьдесят-четыреста десять пудов железа на один црен. Црен служил год! То есть в сумме шестьдесят беломорских варилен по два црена каждая требовали от сорока до пятидесяти тысяч пудов железа в год.

Неудивительно, что при таком спросе Карелия славилась своими кузницами, а каждая местность — собственным товаром. Например, производством цренных полиц (железных брусков) — Лопские погосты, к северо-западу от Онего. Прутовое железо лучше всего выходило в Шуйском, Оштинском и Мегорском погостах. «Коньком» Заонежья было производство уклада и готовой продукции (в Шуньге делали якоря, в Толвуе — топоры, в Кижах — ножи, Сумпосад по праву гордился своими самопалами, Олонец — пищалями и пулями). Словом, карельские кузнецы прославились не просто так и не только в регионе.

Все это издавна привлекало предприимчивых иностранцев. Среди документов XIII века сохранился договор, согласно которому Новгород Великий отдавал ганзейским купцам право на добычу и обработку железных руд в Карелии. Историки утверждают, что речь шла не о вывозе сырья за границы княжества, а о производстве готовых товаров с использованием местной рабочей силы и продаже их на месте, в частности в том же Новгороде. Однако подлинная «железная лихорадка» охватила иностранцев во второй половине XVII века.