Эта любовь - Ян Андреа Страница 14

За несколько недель до 3 марта 96-го вы говорите: для меня умереть ничего не значит, но для вас это очень серьезно, вы увидите, как без меня будет сложно, как сложно жить без меня. Это почти невозможно.

И вот теперь мне сложно. Даже больше, чем сложно. А вы, что вы делаете без меня, как вы живете без меня там, где вы есть? Об этом никто не может ничего знать. Я здесь, в этой комнате, с каждым днем все более и более грязной, я больше не спускаюсь, чтобы выбросить остатки еды, по комнате летают мухи, я больше не открываю окон, я больше не спускаюсь купить газеты, тем хуже, только молодой китаец приходит около семи часов вечера с едой, двумя бутылками вина и сигаретами. Я оплачиваю все банковской карточкой, она еще действует, на счету пока еще есть деньги. На этих двадцати пяти квадратных метрах скопилось уже столько пустых бутылок, что я время от времени спотыкаюсь и падаю. Почти все время я лежу в кровати. Я жду. Ваше лицо начинает исчезать, стираться, а я уже не знаю, что сделать, чтобы жизнь прекратилась, чтобы моя жизнь прекратилась, я больше ничего не представляю себе, ни о чем не думаю, я отупел от вина, мой желудок болит, я чувствую жжение, меня тошнит, везде только одна грязь, внутри и снаружи, смотреть не на что, время остановилось. И вы — в яме на Монпарнасе, в могиле, о которой никто не заботится, я уверен, там скоро все станет как здесь. Мне нужно выйти на улицу, я обещаю себе, что завтра рано утром я поймаю возле «Липп» такси, пересеку бульвар и буду там. Это ничего не стоит, я могу это сделать, у меня есть черные очки, все будет нормально, я начинаю готовиться, проходит какое-то время. Но нет, я остаюсь в комнате. Это невозможно, я не могу спуститься по лестнице, я упаду. Я не могу поехать на кладбище, я никуда не могу поехать, я остаюсь у себя, снова ложусь на кровать, пью, курю. Я жду. Пустота.

А потом это случается. Наступает 30 июля 98-го. Я говорю: если мне не удается убить себя, если ничего не получается, я не могу умереть от голода и жизнь не оставляет меня, то, значит, я должен жить, я жив, значит, у меня нет никакого желания кончать с собой, я тешу себя сказками, я глуп. И внезапно мне надоедает эта глупость, жить в грязи и помойке. Рагу из телятины, чистые простыни, ванна, чистые волосы. Все это. Все возвращается. Неожиданно. Все это очевидно.

Я звоню своей матери. Плача, прошу забрать меня. На следующее утро она приезжает на машине из Ло-э-Гаронна вместе со своим мужем Пьером. Я предупредил ее, что поправился на двадцать килограммов, что у меня трехмесячная борода, что от меня плохо пахнет и мне нужно будет помочь спуститься по лестнице. Мать ничего не отвечает на это. Она говорит только: мы приедем утром в девять часов. Ночью я бреюсь, решаю побриться, чтобы лучше выглядеть и хотя бы немного походить на человека. Если человек бреется, то это уже неплохо. Мне требуется довольно много времени, сначала я обрезаю бороду ножницами, потом бреюсь бритвой. Я смотрю на себя в зеркало. Я вижу, что это я, я живой, скоро приедет мать, она ждала моего звонка с 3 марта 1996 года, она знает, что я не умер, она вот-вот будет здесь, через несколько часов, все начинается заново, мне нужно было сказать только одно слово, чтобы все снова стало как прежде. Я — самый желанный, единственный, без всяких имен, книг, историй. Любовь, до того как ей дали название. Слова не нужны. Литература, в конце концов, ничто, нужно не заниматься литературой, а делать что-то другое, как раз то, чем занимались вы, когда писали каждую из своих книг, то, что вы все еще делаете со мной, с помощью слов и того, что затмевает литературу. Прийти к этому. Прийти к правде. К любви. И я должен был быть самым желанным, одним-единственным, и ради вас, и ради книг. Никто другой. И я все принимаю. Я здесь, вместе с вами, только ради вас, из-за вас. А вы ради меня. Больше, чем целый мир. Все истории о любви и вся любовь всего мира пройдут сквозь вот эту любовь. Какую именно? Какую любовь? Об этом никто не знает. Этого не нужно знать. Не нужно этого называть.

31 июля 1998 года в девять часов утра приезжает моя мать. Мы обнимаемся. Пьер берет две сумки грязного, вонючего белья, и я запираю дверь. Я спускаюсь по лестнице, оказывается, я могу это сделать. Я не ходил уже много недель. Машина стоит внизу возле подъезда. Я оставляю свою комнату на улице Сен-Бенуа. Мы пересекаем всю Францию. Едем в сторону Ло-э-Гаронна. Я смотрю за окно. Смотрю. На все подряд. И потом на обочине ем сэндвич с ветчиной и сыром. Он очень вкусный. Хлеб совсем свежий. Это поразительно: вы видите, это не так сложно, вы голодны, вы едите, ваша мать прекрасно готовит, вы будете жить, так надо, так все устроено, не задавайте себе лишних вопросов. Не надо убивать себя, это слишком наивно, смерть ведь все равно существует, и не надо ее торопить, это не имеет никакого смысла. Нет, оставайтесь пока вместе с матерью, а потом станет лучше, вы начнете писать. Вы будете писать мне, я уже говорила вам об этом, вспомните, я — золотой сюжет, я вместе с вами, все наладится, у вас будет хорошо получаться, легко, я уверена в этом, сначала нужно хорошо есть, хорошо спать, забыть, забыть меня, да, сделайте это, а потом мы станем еще ближе, я уверена, и любовь будет еще больше, любовь как в той книге, которую я могла бы написать, сама, которую я давно писала, вы вспоминаете, все эти книги, написанные нами вместе, together, я не могу их забыть, это лучшее, что мы сделали, ах, какая любовь, как в жизни, словно все это никогда не кончалось, как будто все началось заново, я говорю вам, Ян, это еще не конец, не плачьте больше, не нужно, давайте прогуляемся по Орли, мне очень нравится Орли ночью, когда нет самолетов, когда все совсем темное, мне нравятся фонари по пути к Орли, их изгибы, смотрите.

И я смотрю. Мы пересекаем Францию, приезжаем в Ло-э-Гаронн, я вижу даже дорожный указатель, на котором стоит название «Дюрас». Мы едем мимо виноградников. Приезжаем в Ажен. Здесь я остаюсь на три месяца. Я слежу за собой. Обо мне заботятся. Моя мать все время рядом. Я рядом с матерью. Я выхожу на улицу, иду вдоль канала, я умею ходить, мне уже не так страшно. Все будет хорошо. Страх исчезает. Я читаю Жюльена Грина. Я могу читать и понимать что-то, это работает. Я разговариваю с матерью. Она слушает. Мы смеемся, шутим. Вместе готовим. Ей тоже стало лучше, потому что я здесь, потому что я не умер, запершись в комнате на улице Сен-Бенуа. Нет, я не умер. Я открываю глаза. Ее сын не умер. Пока еще нет. Я вновь звоню нескольким знакомым, пишу им.

Я повторяю одно и то же: я жив.

Я читаю книгу «Меланхолия I». Автор норвежец. Это история любви, совсем простая, которую мог бы написать и я. Я звоню в Берген. Я спрашиваю: вы Джон Фосс? Он отвечает: I am the writer. Его зовут Ларе. Ее зовут Элен. Ларе сходит с ума от любви к Элен. Ларе постоянно носит с собой два тяжелых чемодана: он не знает, куда идти. Где ему запереться. Где оставить свою тяжесть.

Это мое первое путешествие в одиночестве. Я еду в деревню недалеко от Тулузы повидаться с подругой и ее сыном. Я боюсь ехать в поезде, поэтому беру до Рабастена такси. И здесь я встречаю чудо — это Балтазар. Ему около одиннадцати. Может быть, это именно тот ребенок с серыми глазами, о котором вы писали. Может быть, это я. Я узнаю его сразу же. Он живет один со своей матерью в большом доме посреди полей, каждое утро он перед школой звонит в Париж отцу, родители очень его любят. Это не просто умный и одаренный во всем ребенок. Этот ребенок красив во всем. Он все знает и не хочет этого показывать, он не хочет причинять другим боль и мне тоже. Он часто молчит. И смотрит. Он очень робок, потому что знает все, что произойдет. Он не хочет упражнять свой ум за счет других, причиняя им зло или боль, он не смог бы этого сделать, разве что случайно, поэтому он очень внимателен, к самому себе, к своей матери, к отцу, ко мне, ко всем остальным, он хочет оставаться добрым. И уже сейчас он неприступен. Он одинок и знает это, но он не грустит, он всех любит. Он невинен и одновременно обо всем уже знает.