Дополнительный человек - Джонатан Эймс Страница 14

Я раздвинул занавески, и пыльный солнечный свет придал комнате с оранжевым ковром цитрусовый оттенок. Генри сел в постели.

– Я всегда даю им понять, что могу не прийти. Нельзя казаться чересчур доступным, иначе тебя не захотят.

– Похоже, миссис Кудлип очень вас хочет, – сказал я.

– Да, я полагаю, что Вивиан – мой лучший друг, но у нее слишком много придворных подхалимов. Я один из пятидесяти лизоблюдов в самом деле, и все может накрыться в любую минуту: меня просто выбросят. Конечно, имеются люди, которые пытаются разрушить нашу дружбу. Барри Барбараш всегда искал расположения Вивиан. Он надеется, что его посвятят навечно, словно розового рыцаря. Он убежденный педераст, но Вивиан любит, когда он крутится рядом, потому что он всегда представляет ее новым людям. Ей это нравится… Да, Барбараш хочет меня выжить. Он хочет борьбы. Если я уберусь с дороги, у него меньше шансов, что его выкинут из придворных пинком под зад. Но я – человек такой глубины, что могу предвидеть его наскоки.

– Кто такой розовый рыцарь? – спросил я.

– Рыцарь, который приносит розы. Или розенкавалер. Другими словами – сопровождающий. Эскорт.

Я вдруг понял истинную природу популярности Генри у женщин. Он был престарелый жиголо.

– Вы – эскорт? – спросил я.

– Да.

– Вам платят?

– Конечно нет. Только удовольствиями – бесплатная еда, хорошее шампанское и хороший оркестр. Нет ничего плохого в том, чтобы получать такие вещи, в особенности если нельзя их получить другим способом.

– Вы когда-нибудь платили за леди? – спросил я, думая, что такие вещи должны быть взаимными.

– Это работает не так! – закричал на меня Генри. Он был обеспокоен очевидной недостаточностью моих познаний, и для него это было очень раннее утро, но затем он остыл и проинструктировал меня. – Мы все что-то наследуем, – сказал он. – Я унаследовал ум. Они унаследовали деньги. Я унаследовал определенный шарм… и joie de vivre, [4]которую неплохо иметь. Я дарю им остроумие и беседу, а они дают мне еду. Это честный обмен.

– А как насчет их мужей?

– Мертвы. Все умерли. Женщины переживают мужчин, так что их больше, именно поэтому иногда так нужен дополнительный человек за столом. Это позволяет хорошо рассадить гостей. Мальчик-девочка, мальчик-девочка. Я – дополнительный человек.

– Существуют ли дополнительные женщины?

– В дополнительных женщинах нет нужды. Это вещь неслыханная.

– Почему эти богатые женщины нуждаются в эскорте?

– Чтобы показать, что они все еще могут получить мужчину. Отправляясь в поездку, также хорошо иметь рядом мужчину. Мужчина хорош, когда нужно перенести багаж и сосчитать все предметы.

– А как насчет тех женщин, у которых нет денег? Что происходит с ними?

– Они отвергнуты. Потеряны. Мужчины без денег все еще могут продолжать жить. Они не теряют своего вида. У них есть с чего начать на первых порах.

– Как вы думаете, я могу быть эскортом или дополнительным человеком? – спросил я. Мне понравилась мысль о том, чтобы разодеться в пух и прах и есть роскошную еду. Молодому джентльмену это исключительно подходило.

– Ты молод, – ответил Генри. – Танцевать умеешь?

– Нет.

– Ваше поколение безнадежно… но пристроить тебя куда-нибудь можно. Есть внучка Вивиан, ты можешь ей понравиться.

– Было бы потрясающе, – обрадовался я.

– Но не думаю, что ты создан быть эскортом, – заметил Генри и, увидев, как улыбка исчезла с моего лица, быстро добавил: – Но возможно, у тебя есть потенциал. Когда имеешь дело со старыми женщинами, нужно стараться, чтобы они не упали. Я танцевал с Вивиан в «Даблс», и неожиданно она просто выскользнула из моих рук и упала прямо на пол. Следует каждую секунду уделять этому внимание. Это тяжелая работа. Постоянная бдительность. Именно поэтому людей из эскорта часто называют ходунками. Женщина должна опереться на твою руку, когда она идет на ленч или на Артиллерийский бал, в противном случае она упадет. Но я не ходунок.

– Почему не ходунок?

– Потому что у меня есть работа. У настоящего ходунка работы нет. Он на сто процентов нахлебник.

Генри посмотрел мне прямо в глаза.

– У нас дискуссия? – спросил он.

– Да, наверное, – сказал я.

– Ну тогда ее следует прекратить. Я никогда не разговариваю так рано утром до того, как прочту газету. Я должен разогнать кровь последними зверствами.

Он встал, посмотрел на себя в высокое зеркало на стене между двумя окнами и улыбнулся. Волосы у него торчали дыбом и были серо-коричневые, как часто по утрам. Позже днем они становились темно-коричневыми, и иной раз вдоль линии волос виднелись грязные пятна и странные маленькие крошки. Его метод окраски волос был для меня тайной, потому что никаких красящих веществ в ванной не было, однако всякий раз он выходил оттуда с потемневшими волосами. Он закинул руки за голову, чтобы потянуться, а я пошел к холодильнику, чтобы достать сок. Он двинулся за мной, расправляя обеими руками рубашку от смокинга.

– У меня самая элегантная одежда для сна, как думаешь? – спросил Генри, снимая свой запрет на утреннюю беседу.

– Без сомнения, это так, – ответил я.

Когда ближе к вечеру я вернулся домой с работы, Генри беседовал по телефону с одной из своих дам. Я стоял на кухне, глядя внутрь холодильника, и осторожно подслушивал, о чем он говорит.

– Дорис, ты должна дать себе хотя бы час отдыха от своих проблем. Достаточно того, что ты вынуждена с ними сталкиваться. Это хорошо делать перед сном. Никогда не думай о своих проблемах перед сном… Если медсестра снова нагрубит тебе, пожалуйся доктору… Я навещу тебя завтра, комната два-пятнадцать. Бет-Израэль, я не забуду… Мы постоянно будем в контакте. Отдохни… Хорошо… Пока.

Он повесил трубку, и я залез в холодильник.

– Все мои подружки умирают, – печально сообщил он.

– Мне очень жаль, – сказал я.

– Я бы развалился на части, если бы не танцевал, – сказал Генри и поставил запись на портативный проигрыватель.

Это был альбом мелодий из шоу старины Кола Портера. Генри обычно танцевал каждый вечер. Когда я только переехал, он как-то вечером предупредил меня:

– Мне нужно потанцевать, но на меня нельзя смотреть. Я постараюсь делать это, когда тебя не будет, но иногда нужда бывает чересчур сильна. Если сможешь оставаться в своей комнате, я должным образом оценю это.

Но на этот раз после разговора с хворающей Дорис он начал танцевать прямо передо мной, шаркая ногами, протягивая руки в пространство, скруглив спину и гримасничая, играя мышцами лица, чтобы следовать за оркестром. Танец был наполовину вальс, наполовину импровизация в духе Айседоры Дункан. Он прокричал мне, заглушая музыку: