Дай погадаю! или Балерина из замка Шарпентьер - Светлана Борминская Страница 14

Утром я проснулась крайне злая, ритмичная музыка с улицы звучала примерно так, словно у меня на голове начинались танцы. Я выглянула в окно, приметив у подъезда старый автомобиль и ногу в джинсах, высовывающуюся из его салона. Нога притопывала, и мне захотелось ее оторвать... Я раскрыла было рот, но потом передумала...

– Никто не испортит мне этот день прямо с утра, – сказала я себе.

На ходиках была половина восьмого утра, а моя душа вдруг заболела...

По сути, вчерашний день был добрым из-за новости, что у меня снова скоро появится жилье, но вот смерть виконтессы, я это чувствовала, она каким-то образом зацепила меня... Однако моя душа болела из-за другого. Мне отчаянно хотелось быть на своем месте в жизни, чересполосица последних лет угнетала меня. Конечно, кто ж спорит, работа гадалки и ведуньи лучше, чем работа в сортире на Курском вокзале, но, как ни крути, я все равно бесцельно прожигаю свою жизнь... Из года в год я живу на туманную перспективу, жду счастья, но никогда не дожидаюсь его. Мне достаются какие-то крохи – вся моя жизнь состоит из крошек радости и крошек горя, и ни разу в ней не было полновесного счастья.

– Цели, к которой я движусь по жизни, просто нет, – ворчала я, умываясь. – Ведь страусиная ферма в Рузском районе – это глупая шутка и отмазка типа «купи слона».

Я прислушалась. В квартире было тихо, и мне пришла мысль, что сестры Хвалынские успели до моего пробуждения куда-то уйти.

Кошка Клеопатра широко зевала и ждала, когда я отвернусь от колбасы.

Я спрятала колбасу в холодильник, и пока чайник не закипел, вернулась в свою комнату. Застелив кровать, я закрыла уши руками, чтобы не слышать оглушительную музыку с улицы... Я думала о нас с ним целую мучительную минуту... И откуда-то сам напросился вывод: можно жить счастливо каждую секунду, если любишь давно, и если любят тебя... Давно – главное условие счастья, потому что все, что недавно. – причиняет сильную боль, как пришитая рука или имплантированное сердце... Я давно никого не любила, посчитала в уме я, значит, надо ждать, пока «пришитая рука» и «сердечный имплантат» приживутся. «Рукой» и «сердцем» я называла исчезнувшего из поля моего зрения Петра Мартыновича Чернова (Бобра).

Я вздрогнула, услышав знакомое шарканье. На пороге стояли чисто умытые, причесанные и одетые в новые костюмы сестры Хвалынские. Костюмы были из феерично-зеленого жатого шелка и на дешевку с Черкизовского рынка не походили совершенно.

– Света, – обратилась ко мне абсолютно трезвая и приличная с утра Марианна Юрьевна, у которой зубов во рту было значительно больше, чем у ее родной сестры Эвридики.

– Вы на Ваганьковское кладбище, наверное? – неожиданно вырвалось у меня. – Так я все закрою, когда буду уходить.

Сестры переглянулись.

– В общем-то нет, – начала было говорить Марианна Юрьевна.

– Не говори глупостей, – пробурчала угрюмая, как всегда, Эвридика Юрьевна, в руках у нее был удивительно модный саквояж от Кристиана Диора, потертый и винтажный.

– Мы на кладбище, – тихо прошелестела Марианна Юрьевна и вышла следом за сестрой.

– Не беспокойтесь, я все закрою, когда буду уходить, – пообещала я.

Входная дверь хлопнула, и я побрела на кухню. Заваривая чай, я думала отчего-то о старости. Такой, как у сестер Хвалынских, я не хотела бы.

Машины, из которой оглушительно звучал шансон, у подъезда уже не было. На асфальте растекалось крупное масляное пятно в форме мужского полового органа. Перепрыгнув через него, я направилась в сторону перекрестка. Дорогу мне стремительно перебежала высокая дама в длинном черном платье и туфлях на платформе, на которой она двигалась, чуть нависая над асфальтом... Я отшатнулась – неподвижный взгляд на бледном лице и черные распущенные волосы не оставляли ни малейшего сомнения в том, что дама чересчур увлекается готикой.

По лестнице мимо меня пробежал толстый незнакомый мальчишка, показав мне неприличный по размеру язык, а я, сунув ключ в замок, раскрыла дверь и внезапно попятилась, чуя носом опасность.

– Осторожно, – сказала я себе, но в салоне было пусто, и я все-таки вошла.

«Проверка на вшивость продолжается?» – Медленно поворачивая голову, стала оглядываться, ощущая холодок между лопаток.

– Что на вас? – внезапно спросил голос за спиной.

– Панталоны с кружевами, – призналась я.

– Вы с ума-а-а-а сошли-и-и-и? – крикнул мне в ухо невидимый собеседник.

– Отнюдь. А что, нельзя? Так я схожу переобуюсь... ну, то есть переоденусь. Ох... я совсем запуталась, – отшатнулась я.

– Ну уж нет! – крикнул мне некто прямо в нос.

«Самые плохие дни в моей жизни, похоже, еще не закончились, – с горечью подумала я, выбегая из салона и захлопывая дверь. – Колдовство какое-то, не иначе».

Я успела заметить за недолгое пребывание там незнакомую мне коробку с барахлом, оно даже свешивалось из нее на пол... Какие-то вычурные рукава с бантами и тесемками, каких сейчас и не носят уже. Когда я уходила вчера, никакой коробки не было. Кто же притащил ее?!

Я скатилась по лестнице вниз и, оказавшись на тротуаре перед рестораном, огляделась...

Мимо шли люди, ветер носился, как шальной петух, поднимая пыль тучками, я чихнула, ухватив ноздрей тополиного пуха, и не обнаружила над своими двумя окнами флага с надписью «МАГИЯ». Его просто там не было!

– Украли, черти, – пробормотала я, заметно сникнув, и вошла обратно в служебную дверь, но подниматься по лестнице не спешила, а, присев на ступеньку, стала размышлять.

«Бениамин Маркович прошлый раз помог мне, вооружившись зонтом... Так, может быть, попросить у него зонт и вернуться?» – спросила я себя.

Неприметная дверь в углу коридора была приоткрыта, я заглянула в нее и уперлась глазами в круглый зад Баблосова, который сладко спал, прикорнув на кушетке под вешалкой... Я едва слышно вздохнула от досады и огляделась. В маленьком кабинете бухгалтера в воздухе стояла пыль, все бумажки на столе были разложены кучками, а старенький компьютер, похоже, недавно включали...

– Тебя словно за волосы подняли и тащили, – проворчал проснувшийся Бениамин Маркович. – Дать расческу?

Я кивнула и, пока причесывалась, рассказала о полтергейсте у себя наверху.