Жди, за тобой придут - Владимир Романенко Страница 14

Все кроме Кости отхлебнули пива и потянулись к закускам. Костя же, как истинный знаток, аккуратно взял свой бокал за ножку, сделал три круговых движения, затем приблизил стакан к лицу, чтобы полуторасантиметровая пенная шапка оказалась почти у самого носа, не спеша вдохнул и от удовольствия зажмурился.

Только через пять секунд он позволили себе открыть глаза и сделать маленький неторопливый глоток.

— Вы чувствуете, господа, в этом напитке нет абсолютно ни одного изъяна, ни одной лишней «буквы»? Вот оно подлинное совершенство творения! И человечьего, и Божьего.

— По-моему, ты сегодня как-то по-особому настроен на религиозные апологию, Константин, — с улыбкой заметил Рене.

— О, да, мой друг. Мы слишком опростились в последнее время, забыли те высокие истины, которые завещали нам Будда, Христос, Мухаммад. На Западе люди мечутся как белка в колесе, пытаются залезть повыше да обеспечить себе приятную и сытую старость. А когда эта старость приходит, понимают вдруг, что жизни-то уже и нет, профукали они жизнь: никогда по-настоящему не радовались; всё имели под боком, но никто так и не объяснил им, что этим всем можно пользоваться — прямо сейчас, сию же секунду. Какой-нибудь филистер приедет вот сюда, выпьет три стакана с каменной рожей и отправится домой. На следующий день будет ещё всем рассказывать, как он замечательно съездил в Вестфлейтерен и какое lekker (голл. восхитительное) там было пиво. С ним вот отсюда, из этого стакана, может, сам Господь пытался говорить, а он, точно глухой и слепой одновременно, лакал чистейший небесный сок как обычное, бодяжное пойло.

— Закуси паштетом, Константин. А то ты чересчур разбушевался. Не ровён час, на трибуну полезешь, — произнёс Рене в ответ на Костину горячую филиппику. — Многие вещи, как мне кажется, людям ещё рано знать или чувствовать. Я имею в виду, основной массе. Ведь у каждого свой путь. Приходим мы все, так или иначе, в один «пункт назначения». А уж кто сколько удовольствий по дороге успеет сорвать — это не нам с тобой определять.

Обсудили тему срывания удовольствий, и в результате Костя стал доказывать Эдику, что любое ощущение может быть элементарной фантазией человека, и эти две вещи нужно уметь разделять.

— Отделять ощущения от фантазий, говоришь? — встрял в их полемику Рене. — А, скажем, пивной вкус у меня во рту — это что, ощущение или фантазия?

— Эка ты, брат, загнул!.. Я тебе так скажу: если ты способен в этом вкусе раствориться, полностью забыть на несколько мгновений, кто ты есть, кто твои мама и папа, и как тебя зовут, если ты можешь прочувствовать насквозь каждый пузырик газа, попавший тебе на нёбо, каждое ячменное зёрнышко, каждую хмелинку в твоём глотке, если ты увидишь вдруг монаха, сцеживающего поутру, после молитвы, вот эту жидкость из чана, для того чтобы через какое-то время ты смог ею насладиться, то тогда вкус будет для тебя ощущением. Он станет даже Ощущением с большой буквы, истинным смыслом и способом твоего существования на данный момент, самой твоей жизнью, если хочешь.

Рене потребовалось некоторое время для того, чтобы обдумать Костину тираду, и вся четвёрка неловко замолчала.

— Давайте, господа, ещё по стаканчику закажем, — дипломатично предложил Костя. Когда официантка убежала за новой порцией пива, разговор незаметно перетёк в плоскость банальных, алкоголических трюизмов. Алекс вызвался отвести компанию обратно в Гент и поэтому от дальнейшего питья отказался.

Рене попытался, было, наладить контакт с соседним столиком, но девушки на сближение не пошли — ни на пивной, ни на какой другой почве.

В этот момент принесли пиво, и Костя снова заговорил:

— На протяжении многих веков существование западной цивилизации базировалось на голом материализме. Люди сделались прикованными к вещам, к своим родным и близким, к положению в обществе, банковскому счёту, дому, машине и ещё великому множеству бессмысленных побрякушек. Если кто-то раскроет им вдруг глаза и покажет, что всё, чем они так дорожат в жизни, — это просто хлам, пыль и мусор, что любые человеческие отношения есть обыкновенное угождение собственному эго, и что само эго, или по-другому сказать, ощущение своей исключительности и значимости, как раз и есть то бельмо в глазу, которое не позволяет им ничего видеть вокруг, — тогда люди потеряются, им сделается настолько страшно, что подавляющее большинство немедленно захочет повернуть назад — к своей привычной и тёплой, как болото, действительности.

— Знаете, — доверительно сообщил Рене. — Я вовсе не против того, чтобы кто-нибудь мне популярно объяснил, как на самом деле устроен мир, но я не думаю, что за такое знание нужно продать всех друзей и родственников с потрохами, выкинуть на помойку личные вещи, заколотить наглухо дом и уйти в лес разговаривать с небесами.

— Если ты сможешь так поступить, Рене, знание дастся тебе значительно легче, — увещевал его Эдик. — Будда, к примеру, бросил жену с двухнедельным ребёнком и отправился на двенадцать лет отшельничествовать. А он был, между прочим, наследным принцем.

— Однако отшельничество, как таковое, ему ничего не дало, — резонно заметил Костя. — Он после двенадцати лет крайнего аскетизма полностью разуверился в физическом самолишении как методе прозрения.

Эдик не стал спорить, и Костя облегчённо перевёл дух:

— А теперь, господа, я просто-таки обязан получить новую порцию «божественной помощи». Иначе, мне не миновать частичного, а то и полного, духовного опустошения с непредсказуемыми последствиями.

Эдик и Рене выступили с горячей поддержкой столь своевременной и мудрой инициативы, и, пока кельнерша бегала за пивом, разговор перекинулся на склонность людей к потреблению алкоголя.

— Антимонии мы здесь разводим, коллеги, — уже с новым стаканом в руке заявил Костя. Предложенные собеседниками ответы на вопрос «почему люди пьют» его не удовлетворили.

— Какой, к дьяволу, вкус? Какая наркотическая зависимость? Уход от реальности — это несколько ближе к истине, но всё равно чушь. От какой реальности можно уйти, если ты в ней никогда ещё не был? Уход из опостылевшего театра абсурда, то есть от полного и окончательного жизненного афронта, от неспособности понять самого себя, от боязни своего настоящего «Я» — вот о чём мы здесь говорим.

— А когда вообще люди не пили, если так подумать? — глубокомысленно заметил Эдик.

— Всегда пили, — с готовностью ответил Костя. — И мы пьём. Но разве это что-либо меняет? Homo sapiens от начала времён не стеснялся манкировать своими прямыми обязанностями.

— Что ты имеешь в виду? — недоумённо спросил Рене.

— «Я пью и, значит, я существую», мой друг! Так, кажется, сказал кто-то из ныне здравствующих народных кумиров… Голландцы в этом плане молодцы — Алекс вот может подтвердить. У них давно уже пьянству — бой, спорт — для всех возрастов, и в любое время года — систематический активный отдых на природе. Здоровый образ жизни, одним словом… Скучно только. Общая бессмысленность процесса заедает…

Единственный голландец во всей компании благоразумно помалкивал. Внимательно посмотрев ему в глаза, трезвый человек вполне мог бы заключить, что у Алекса имелись свои воззрения на предмет пьянства, здорового образа жизни и её априорной бессмысленности в Голландии, однако фактор наблюдательности у трёх джентльменов, деливших с ним стол, был уже значительно принижен.