Магия Берхольма - Даниэль Кельман Страница 14

В станциях метро есть что-то зловещее. Запачканные углы, в которых спят опустившиеся люди, окурки и плевки на полу, хмурый свет, запах нечистот, с которым тщетно борются кондиционеры. Со всех сторон тебя сдавливают незнакомцы, за окном проносится тьма, на другом конце вагона угрожающе громко смеются подростки. А люди: их бледные лица, печальные плащи. Они тут ни при чем; наверху, на улице, они выглядят совершенно иначе. Все дело в месте. Стоит кому-нибудь спуститься под рукотворные каменные своды, и уже трудно поверить, что у него есть душа. Вероятно, причина только в освещении, но признаюсь: ад представляется мне местом, отдаленно напоминающим метро.

Но ничего не поделаешь: мне приходилось ездить на метро по крайней мере два раза в день, утром и вечером. Около шести оглушительный звон маленького будильника разрывал в клочья мой сон; через час я выходил из дому. Улицы казались усталыми и грустными, только на рекламных щитах ухмылялись разноцветные идиоты. Школьники с огромными рюкзаками плелись навстречу скуке; люди в галстуках, с кейсами из искусственной кожи в руках взбирались на подножки трамваев; машины создавали пробки на перекрестках. Нырнуть в метро; как крылья бабочек, разворачивались газеты, двадцать одинаковых иллюстраций, двадцать одинаковых заголовков. Вынырнуть из метро, прочь из тьмы, на волю из подземелья.

А вот и он. Богословский факультет. Он спрятался между безымянным небоскребом, целиком занятым офисами, и рестораном («Закусочная Врампы. Горячие блюда круглосуточно»). Не так давно факультет отремонтировали, и теперь в окнах зеркальные стекла, стены выбелены, в каждой аудитории дорогие проекторы. Утро: лекции профессора Хальбвега по философии, профессора Фасбиндера – по догматике, экстраординарного профессора Миддлбро – по литургике. Обед в закусочной Врампы, горячие, но невкусные блюда. После обеда «История искупительного подвига Христа» у профессора Вальдталля, экзегетика и история Церкви у профессора Плука.

Домой. Заходит солнце, на улицах включаются фонари, на небе загораются первые световые рекламы сигарет и лимонада. Снова нырнуть в метро, снова двадцать одинаковых фотографий во всех газетах, но теперь это утренний номер. Узлы галстуков немного ослаблены, пуговицы на воротничке расстегнуты, лица выглядят постаревшими. Подняться на эскалаторе; вот и ночь. Разогретые полуфабрикаты на ужин, потом новости по телевизору, потом несколько глав «Summa Theologica» [30]или незамысловатого и остроумного детектива. Выключить свет. Мучительный час борьбы с бессонницей, недодуманные мысли, путаные образы, нашептанные демонами из-под подушки. Но к счастью, существует снотворное. Грамм белого спрессованного порошка спустя несколько минут обволакивает тебя нежной химической тяжестью, растворяя все, что в смятении мечется по твоему сознанию, и вот наконец ты соскальзываешь в сон.

Я снимал маленькую квартиру – «комнату с ванной и кухонной нишей», как было сказано в объявлении, – в довольно спокойном районе города. Обои осквернял назойливый цветочный узор; из окна открывался вид на маленькую площадь со старым фонтаном, вечно отключенным и высохшим. Прямо напротив моих окон приютилась скобяная лавка, и, если присмотреться, можно было разглядеть сквозь стеклянную витрину ее владельца, неподвижно сидящего внутри в ожидании покупателей, которых все не было и не было.

Я читал то, что требовалось по программе, написал несколько курсовых работ («Блаженный Августин и Воскресение», «Диспут о модернизме с точки зрения Второго Ватиканского собора» [31]), по своим путаным конспектам готовился к экзаменам, на которых получал посредственные оценки. Сначала я много гулял, но вскоре обнаружил, что все везде одинаково и смотреть, в сущности, не на что. С тех пор я никуда больше не ходил.

Я почти ни с кем не общался. Во всем городе я знал лишь нескольких продавцов в мрачных магазинах, нескольких университетских профессоров и, конечно, многих студентов. Студенты были довольно странные. Казалось, большинство из них пребывает в состоянии никогда не ослабевающего внутреннего напряжения, они точно говорили, стиснув челюсти, сквозь зубы – и это не только образное выражение. По их виду нетрудно было заметить, как они боятся услышать издевательский вопрос: «А зачем вам это богословие?» Любому из них его задавали раз сто или даже чаще. Они жили в состоянии вражды с окружающим миром, обрушивавшим на них град насмешек, недоверие или буйную веселость, объяснявшим их духовное призвание с помощью всевозможных психологических теорий или равнодушно пожимавшим плечами. Они постоянно ждали пренебрежительных ухмылок. На каждом шагу подстерегали женщины, телешоу, блокбастеры, рекламные плакаты – зазеркальный мир, обманчиво прекрасный и легкий. А мы были странными, нереальными второстепенными персонажами. Поэтому мы жили, втянув голову в плечи, в вечном страхе выставить себя на посмешище.