Резиновый бэби - Жужа Д. Страница 14

Он тщательно умылся, оделся, взял сумку и вышел из дома. Во дворе наткнулся на соседа Чосокабе Ютака, который вел свою собаку, маленького рассел-терьера Почи, тренироваться на улицу, пока там нет людей. Вечером Чосокабе развлекал туристов, играя с Почи в футбол, – собака изображала голкипера, для чего Чосокабе одевал ее в специально сшитый на заказ комбинезон цвета миланской сборной. Почи стоял на самой кромке газона перед каменным бордюром пешеходной дорожки, а Чосокабе пинал ему мяч метров с тридцати. Почи этот мяч брал. Главный трюк состоял в том, чтобы собака никогда не выходила за границы газона, не приближалась к хозяину. Чосокабе старался бить не слишком вразброс, а когда Почи уставал, пытался и вовсе попадать в собаку. Мяч был мягкий – терьер брал его легко. Публика стонала от восхищения.

У них вообще какой-то странный райончик. Тут у всех питомцы. У всех, кроме Танака. Даже кафе, в которое он сейчас зашел выпить кофе, жили кошки. Три – Чиби, Момо и Беру. Все белые в коровьих разноцветных пятнах. Они воевали между собой за место на машинке для подогрева салфеток. Стульчики в кафе невысокие, в спинке углового маленького дивана за подушкой – кошачий лаз на улицу. Пока Танака ждал кофе, подошла Чиби, громко мяукая и глядя в угол. Танака пошарил за спиной, отвалил подушку и выпустил счастливую кошку, а когда услышал глухой плач, так же впустил ее обратно.

По телевизору над барной стойкой закончился бейсбол. Началась трансляция борьбы сумо. Пары усаживались друг напротив друга, оттопырив зады и раздвигая в сторону усы-палки, висящие на талии. Сталкивались и быстро расходились. Комментатор с кривыми зубами говорил о том, как много теперь в сумо иностранцев. Раньше такого не было. Танака вздохнул. Где это видано – сумоист с темно-русыми волосами... Тоже напомаженные и сложенные в прическу, и даже с классическим гребешком на темечке. Но светлые! И он еще к тому же побеждает! Перерыв – побежали по кругу рекламы: люди-флаги на ножках. «Макдональдс» в большинстве. Но чего ждать от мира, если даже он, Ичиро Танака, вот уже несколько лет по утрам пьет... кофе!

За окном текла зеленая река в каменных парапетах со спасательными кругами. На противоположном берегу перекликались окна большого массажного салона. В ряд стояли столы, покрытые длинными голубыми полотенцами. Рядом окно – там делают маникюр, но сейчас нет никаких посетителей. Девушки-маникюрши сидели, развалясь в креслах, и курили.

Переключили канал. Теперь там обсуждали то ли рыбку с ручками, то ли морскую саламандру – розовую, полупрозрачную... Потом хозяйка принесла и поставила перед Танака яйцо в чашке с маленькой ложечкой, копченую рыбу, мисо-суп и соленья. Сладкие мандарины. Это десерт. Когда женщина наклонялась, в разрезе рубашки болтались плоские груди. Танака отвернулся к стеклу.

Над массажным салоном засветилось узкое окно – там видны были середины двух мужских торсов. Ходили очень странно. Будто вытягивали что-то с пола. Стояли то напротив друг друга, то оба с одной стороны. Наклонялись, заглядывали вниз. По очереди появлялись их отекшие профили. Наконец один, видимо, встал на колени. Пришел третий – огромный и широкий, с полотенцем в руках в темно-синем кимоно. Загородил собой тех двоих. Потом поднял с пола четвертого. Мертвенно-бледного с голубыми венами... Теперь понятно, почему они так странно ходили – через лежащего переступали. Опять положили его на пол. Теперь нагнулись все. Пытались что-то сделать. Явно растеряны. Один посмотрел на часы. Наверное, ждут врачей. Опять всех загородило кимоно с длинными прорезями под мышками. И широкий пояс. Опять мелькнули лица. У большого огромное темное лицо и седые волосы. Теперь все встали. Видны были растопыренные руки. Переложили бледного на стол. Засунули скрученные полотенца под голову... Напрасно. Не нужно было поднимать ему голову... Танака проходил курсы первой медицинской помощи как работающий в отеле, но бежать туда и вмешиваться в ситуацию – значит точно опоздать на поезд. И тогда уже какое Ханами... Муж хозяйки принес счет. Танака расплатился, выглянул в окно опять, но в проеме никого не было видно.

Когда он вышел из кафе, солнце желтым пятном просочилось на холст неба. Вчера уже стало ясно, что в Токио сакура не зацветет. Нужно было куда-то ехать. Танака выбрал Канадзаву и решил дойти до станции по набережной. Мимо проплыла лодка чистильщиков, выкрашенная в зеленый цвет. Внутри двое – один за рулем, второй длинным сачком ловко собирал мусор. Вылавливал в основном маски для лица. Смеялся хрипло, будто кашлял.

В Шинкансене Танака досталось место в первом ряду первого вагона, а это значило, что перед ним не было туалета и поэтому люди сюда не ходили, не хлопали раздвижными дверьми. Он снял ботинки, вытянул ноги и откинул спинку кресла назад. Немного поспал и проснулся от шума, – торговка рассыпала тележку с продуктами. Она собрала коробки, залившись румянцем, поклонилась и закатила тележку за перегородку, подальше от глаз пассажиров. Были слышны ее оханья, всхлипы, как она топталась, расставляя все по местам, потом задвинула плотную занавеску, и время от времени были видны только ее ноги в плотных черных чулках и туфлях на небольшом каблуке. Скоро она остановились, постояла какое-то время как бы потупившись. Потом ее ноги обступили ноги в форменных брюках и ботинках, за занавеской зашептались, и всхлипы постепенно перешли в капризные возгласы, а потом и вовсе в хихиканье.

Танака вспомнил, как однажды, когда ему было лет, наверное, десять или одиннадцать, он остался в классе на перемене и видел, как в смежной комнате переодевалась молодая учительница. Вот так же были видны только ноги, а все остальное дорисовывалось уже в голове. Как заколотилось его сердце, сильно, где-то под пупком, когда на туфли упала ее серая юбка и ноги медленно переступили ее...

Рядом засмеялась женщина – будто задребезжала металлическая банка в металлическом подстаканнике. Она прикрывала ладонью рот, но это не помогало. Танака показалась, что она смеется над его воспоминаниями.

Всю оставшуюся дорогу он смотрел в окно. И старался ни о чем не думать. Сакуры не цвели и здесь. На станции в Канадзаве он пересел на автобус. Скоро потянулись бесконечные пляжи. Кругом, чуть присыпанный бесцветным песком, как пылью, валялся мусор-плавник из Китая... От этого и из-за отсутствия солнца все принимало очертание подсвеченной холодным искусственным светом ночи. Теряло плоть и жизнь... Проехал по плотному песку старик на велосипеде в маске. Остатки овощей на грядках – торчащий из земли позеленевший дайкон. Редкие одинокие могилы меж деревень. На одной из остановок, недалеко от дома с воротами и садиком, смешно писала собака, сильно изогнувшись, стараясь присесть как можно дальше от своей будки, но веревка не давала ей отодвинуться достаточно далеко. Было жалко собаку. Рядом человек мыл машину, и Танака хотел было крикнуть ему, чтобы тот отвязал собаку на время, но в последний момент смутился и не стал.

А самое неприятное было то, что нигде в округе сакура не цвела. И он понял всю бессмысленность этой поездки. Ему нужно ехать на юг. Нельзя надеяться на провидение... Пришлось возвращаться в Канадзаву, оттуда до Осаки. Где он даже не вышел на улицу, а пересел в поезд, который отходил в Вакаяму.

На Коя-сан плыл густой туман, похожий на желе из обезжиренного молока. И было очень холодно. Как только от остановки отъехал автобус, оставив Танака на пустой улице, он сразу промерз до костей. Ну конечно же – это горы! Какая-никакая, но высота над уровнем моря... И здесь вишня совсем еще не проснулась. Танака, пытаясь согреться, дошел до Храма тысячи светильников. Поставил пучок палочек перед мавзолеем Кобо Дайши. В лавке рядом заказал каллиграфу поминальную дощечку с именами родителей. У святилища полил ее водой, прочитал молитву, поклонился и побежал к автобусу на станцию. И отогрелся только в поезде по дороге обратно в Токио. Туда он приехал уже в самые поздние сумерки. Стремительно темнело, но Танака упрямо поехал до станции метро Широ-канэ-дай, в сад Хаппоэн. Там обычно допоздна подсвечивали деревья. Но не рассчитал – все погасло именно тогда, когда он вступил за каменные ворота. Только что мерцали клейкие новые листочки на кленах, будто зеленая пена свежевзбитого чая, но теперь все исчезло.