Уто - Андреа де Карло Страница 14

Сразу за кухней была дверь, через которую входили и выходили на сцену гостиной члены семейства Фолетти. Я открыл ее, тихо вошел и остановился в коридоре. Из-за ближайшей закрытой двери доносилось легкое похрапывание или молодой сони Нины, или молодого сурка Джефа-Джузеппе, во всяком случае, это было дыхание спящего спокойным глубоким сном узника-статиста.

Следующая комната оказалась кабинетом с факсом и двумя телефонными аппаратами; на письменном столе я разглядел стопки бумаги, папки, еженедельники, банковские уведомления, копии счетов и заграничных переводов, поступившие за ночь факсы. Я словно попал в корабельную рубку: здесь находились рычаги, позволяющие семейству Фолетти двигаться вперед или стоять на якоре, заявлять о себе миру, обрушивать на него добрые деяния, слова, улыбки, представительствовать в нем.

Я вышел из кабинета, сделал еще несколько шагов по коридору и услышал из-за следующей двери звуки сдвоенного дыхания: тяжелого – Витторио и прерывистого Марианны, в которое вплетались слабые вскрикивания и неразборчивые обрывки слов. Я резко повернулся, собираясь убраться восвояси, и задел маленький столик, который упал со страшным, как мне показалось, грохотом. В одну секунду я вылетел из коридора обратно в гостиную, не глядя, выдернул со стеллажа первую попавшуюся книгу, плюхнулся на диван и сделал вид, что поглощен чтением.

Фотографии кратера от упавшего где-то в Сибири метеорита. Сердце вот-вот выскочит из груди. Мысли разбегаются в разные стороны, как десять зайцев. Я несусь по снегу большими скачками. Марианна с холодной брезгливой улыбкой объясняет мне, что не совсем красиво вторгаться в личную жизнь других; Витторио в пижаме, вне себя от возмущения, кричит, что это я здесь вынюхиваю и высматриваю, и выгоняет меня из дома.

Подобная перспектива не слишком-то меня пугает, скорее наоборот.

Возможно, моя экскурсия в их частные владения и упавший столик были бессознательной попыткой изменить невыносимый для меня статус гостя-заложника. Сколько себя помню, я всегда был гостем-заложником, и подконтрольная мне территория никогда не простиралась дальше пределов моей собственной комнаты. Девятнадцать лет моя жизнь была вплетена в жизнь других, подчинялась законам, распорядку других, зависела от слов, телефонных звонков, уходов и приходов других, и единственное, что мне оставалось – это приспосабливаться и огораживаться всякими заслонами, чтобы хоть за ними чувствовать себя в безопасности. Я потерял способность сопротивляться и впал в такую апатию, что мне ничего уже в жизни не хотелось. Иногда, правда, во мне просыпался мой собственный маленький гуру и помогал восстановить потерянное равновесие, но ненадолго, потом все начиналось сначала. Вот и сейчас, увидев вдруг отчетливо со стороны себя, забившегося в угол дивана в доме Фолетти в густом лесу в штате Коннектикут в снегах в десятках километров от ближайшего человеческого жилья, я понял, что мое положение не из лучших: я загнан, осажден со всех сторон, беззащитен, я на грани отчаяния.

Но Витторио с Марианной не проснулись, в гостиной было по-прежнему тихо-спокойно, собака, лежа в сторонке, грызла фальшивую кость. Удары сердца вошли в норму, я наконец успокоился. Не спеша поднялся с дивана, взъерошил волосы, повернулся вокруг себя на одной ноге. Белый цвет за окном, насыщаясь светом, становился все интенсивней, и я вдруг почувствовал, что наполняюсь холодной энергией, которая выталкивает меня на середину сцены, на середину земного шара, на обозрение всему миру.

Уто Дродемберг поднимается на рассвете, причем безо всяких усилий; Уто Дродемберг встает с постели, когда все еще пребывают в беспросветной мути своих снов. Сам он не нуждается ни в сне, ни в пище, он вообще ни в чем не нуждается – достаточно посмотреть на его худое, почти без мяса, гибкое тело. Трудной была его жизнь, но именно благодаря трудностям развились его лучшие качества, он научился разрешать неразрешимые для остальных проблемы. Его дух аскетичен, сила его безгранична, несмотря на кажущуюся хрупкость. Он способен питаться одним воздухом, держать, не обжигаясь, руки над огнем, ходить босиком по снегу; он способен делать то, что никому не под силу; нет такой высоты, которую он не мог бы взять. Он бесстрашно бросает вызов любому, заключает пари сто к одному, он свободен от всякой собственности, ему нечем дорожить, нечего охранять. Он настоящий герой. Звучит музыка – фортепьянная или симфонический рок. Может быть, Моцарт или даже что-то индийское. Хотите другую музыку? Пожалуйста! Главное, чтобы она соответствовала моменту, тому, что Уто Дродемберг делает сейчас, а сейчас он направляется к стеклянной двери.

Не то что я обдумал это или вошел в образ – образ вошел в меня сам, под влиянием то ли музыки, то ли пейзажа, то ли нарастающего за окном света, то ли уж не знаю чего. Как бы там ни было, но, очутившись в барокамере, я, вместо того, чтобы обуться и надеть куртку, снял носки, жилетку, рубашку и, оставшись в брюках и майке, распахнул дверь на улицу и ступил босыми ногами в глубокий снег.

Непонятно почему, может, просто по глупости, но я и не думал о холоде. Однако он набросился на меня с чудовищной силой и, едва я сделал пару шагов, сковал по рукам и ногам. Словно накрыл тяжелой колючей волной, и Я почувствовал, как в голову, уши, плечи, живот, бедра и пятки вонзился сразу миллион иголок длиной не меньше десяти сантиметров.

Возвращаться в дом уже поздно; я не могу этого сделать, хоть и знаю, что никто на меня не смотрит. Стараюсь отключить сиюминутные ощущения, почувствовать что-то за, увидеть за, представить за пределами привычного – так, кажется, это называется у гуру, когда он говорит о поисках истины. Сначала ничего не получается, потому что мороз совсем озверел, но я, как ни в чем ни бывало, делаю шаг вперед, и нога увязает в снегу почти по колено. Вдыхаю носом, выдыхаю ртом, направляю взгляд вдаль, заставляя его скользить в бесконечность по ровной неподвижной поверхности.

После нескольких попыток срабатывает. Шаг от шага я словно покрываюсь защитной оболочкой, заледеневшая кровь оттаивает, начинает течь все быстрее и быстрее, еще немного – и она закипит. Сам не знаю, зачем я это делаю: может, хочу что-то кому-то доказать, может, семейный театр Фолетти так на меня повлиял, может, тут и правда место какое-то особенное, и на меня действуют духовная обстановка, слова гуру и все такое, а может, и просто без причины, как все, что я делаю в жизни, по мгновенному импульсу, не успевая даже подумать.

Настала очередь придать решительности своей походке: перехожу на марш, сгибая локоть одновременно с коленом и высоко поднимая носки, будто я журавль или цапля и иду где-нибудь на Востоке по залитому водой рисовому полю. Здорово! Мне кажется, я уже почти не касаюсь снега, уже лечу над ним, уже улетел за; ноги несут меня сами, без всяких усилий, каждый шаг равен, как минимум, двум моим обычным шагам.

Я такое видел в видеоклипе одной австралийской рок-группы, они там делали то же самое, только на песке, в замедленной съемке и с помощью бог знает каких спецэффектов, а у меня все без обмана и в сто раз лучше получается, чем у них. Я легкий, бесплотный, но одновременно чувствую и подчиняю себе каждую мышцу: могу бежать вперед, в сторону трехцветного свечения новогодних гирлянд, могу кружиться на месте, могу подпрыгнуть высоко вверх. Стоит только представить – и уже сделано стоит сделать – и уже через какую-то долю секунды я вижу как это получилось. Нет, правда здорово!