Любовь властелина - Альберт Коэн Страница 14

Он извлек негодника и, с удовлетворением некоторое время им полюбовавшись, раздавил о бювар. Проведя тряпкой по ботинкам, он вынес пепельницу в корзинку для мусора, сдул пыль с поверхности стола, открыл три досье, чтобы создать видимость работы, отодвинул кресло. Да, чуть подальше от письменного стола, чтобы можно было сидеть нога на ногу. Потом он засунул носовой платок в левый рукав, как это делал Хаксли. Такая небрежная элегантность, попахивающая Оксфордом, даже чуть-чуть напоминает педика, но шикарного педика. Ну вот, все готово, можно ее звать, заседание окончено. Ах, нет-нет, не надо звонить швейцару, он сам за ней спустится, это как-то более галантно, более в стиле «английский дипломат». И заодно он покажет ей дворец. Ведь она не была здесь ни разу. Она будет ошеломлена.

— Принято единогласно, надо ее ошеломить, — сказал он, встал, застегнул пиджак и вдохнул побольше воздуха, чтобы ощутить себя настоящим мужчиной.

V

Кабинет заместителя Генерального секретаря, француза, — прошептал Адриан Дэм, робко косясь в сторону высокой двери. — Солаль, ты его видела, — добавил он, еще понизил голос, как будто это имя таило в себе опасность и произносить его было запрещено. — Там вроде бы очень шикарный интерьер, даже старинные гобелены — дар правительства Франции.

Он тут же раскаялся в своем «вроде бы», которое подчеркивало его невысокую должность и доказывало, что он в жизни не переступал порог этого святилища. Чтобы сгладить впечатление, он воинственно откашлялся и пошел быстрым, решительным шагом.

Они шли вдоль коридоров и лестниц, и он демонстрировал жене все красоты любимого дворца. Важный, как будто был совладельцем всей этой роскоши, обожающий свою почетную синекуру, старательно подчеркивающий ее волнующую официальность, он гордо показывал дары различных стран: персидские ковры, норвежское дерево, французские гобелены, итальянский мрамор, испанские живописные полотна и прочие приношения, — и всякий раз пояснял, какую исключительную ценность имеют эти вещи.

— А потом он огромен, понимаешь. Тысяча семьсот дверей, ты можешь себе представить, и каждая покрыта четырьмя слоями белил, чтобы белый цвет был безупречен, а ты думаешь, откуда я в курсе дела, я часто приходил, когда здесь шел ремонт, чтобы посмотреть, что получается, и заметь, все двери отделаны хромированным металлом. И еще тысяча девятьсот батарей, двадцать три тысячи квадратных метров линолеума, двести двадцать километров электрической проволоки, тысяча пятьсот кранов, пятьдесят семь гидрантов, сто шестьдесят пять выключателей. Внушительно, а? Это колоссально, просто колоссально. Вот, к примеру, сколько, ты думаешь, у нас ватер-клозетов?

— Не знаю.

— Ну примерную цифру назови, как ты предполагаешь?

— Пять.

— Шестьсот шестьдесят восемь, — торжественно провозгласил он, с трудом сдерживая законную гордость. — И они оборудованы по последнему слову техники. Автоматическая вентиляция, воздух обновляется восемь раз в час, и вода спускается автоматически каждые три минуты, поскольку некоторые люди забывчивы или рассеянны. Хочешь, зайдем, посмотрим.

— Давай в следующий раз. Я немного устала.

— Ладно-ладно, в следующий раз. Ну вот, уже пришли. After you, dear Madam, только после вас, — сказал он, толкнув дверь. — Вот мой закуток, — улыбнулся он, и от избытка чувств у него перехватило горло. — Что скажешь?

— Здесь очень хорошо, — сказала она.

— Конечно же, не высший шик, но зато мило, и все очень удобно и практично для работы.

Он поспешно принялся объяснять и демонстрировать все преимущества своей новой клетки, усердно втолковывал ей, надеясь найти в ней отклик, как замечательно здесь все устроено, и следил за произведенным эффектом. Завершил свою речь он хвалебным словом металлическому шкафу, такому удобному, с двумя вешалками, для пальто и для пиджака, и запирается он на английский замок, так что невозможно ничего украсть, а вот этот выдвижной ящичек, наверху, просто незаменим, можно хранить в нем всякие личные вещи: аспирин, йод, пастилки от желудка, бензин для выведения пятен. И тут он даже довольно хохотнул. Он же забыл показать ей самое главное! Ну да, его письменный стол, вот что! Совсем новенький, это видно, и по конструкции почти такой же, как у служащих ранга «А», очень функциональный, все предусмотрено в лучшем виде.

— Видишь, закрывая на ключ центральный ящик, я блокирую одновременно все ящички справа и слева, всего их двенадцать. Это совершенно потрясающе, согласна со мной? А ключик тоже от английского замка, лучше не придумаешь.

Довольный ее вниманием, он расположился в кресле, тут же заметив, что это новейшая модель, может поворачиваться и поддерживает удобное положение тела, затем положил ноги на край стола, как ван Вриес, и слегка качнулся в кресле, как ван Вриес. И так, убаюканный сам собой сознанием собственной мощи и величия, сцепив руки на затылке, подобно ван Вриесу, этот будущий мертвец воспользовался моментом, чтобы рассказать, как — а вы что думали — во время последнего спора с начальником был он отважен и непримирим, как яростно отстаивал свое мнение, как был искусен в словесном поединке. Тут его внезапно посетила мысль, что этот вышестоящий противник может неожиданно войти, и он снял ноги со стола и перестал качаться. Лежащая на столе трубка показалась ему палочкой-выручалочкой, помогающей вновь обрести утраченную мужественность. Он тут же схватил ее, выбил остатки табака, мощно стуча по пепельнице, открыл табакерку.

— Черт возьми, табак кончился. Слушай, я сбегаю за ним в киоск, мигом вернусь. Подождешь, а?

— Прости меня, я задержался не по своей вине, — сказал он, влетая как ветер, сгорая от нетерпения рассказать ей невероятную новость. (Он взял дыхание, чтобы совладать с нахлынувшими чувствами и говорить спокойно). — Просто я встретил зама генсека.

— Это кто такой?

— Заместитель Генерального секретаря, — произнес он несколько уязвленным тоном. — Господин Солаль, — добавил он, вновь набрав воздуха. — Зам генсека — так обычно говорят сокращенно, я тебе не раз объяснял. — (Помолчав.) — Я имел с ним беседу.

— Да?

Он посмотрел на нее с недоумением. Всего лишь «да?», когда речь идет о беседе с правой рукой самого сэра Джона! Да уж, никакого понятия о социальной значимости! Ну что делать, она всегда такая, витает в облаках. Теперь — все рассказать ей, но — внимание — говорить холодно, спокойно, как бы не придавая этому большого значения. Он откашлялся, чтобы охрипший голос не испортил впечатления от удивительной новости.

— У меня только что состоялась беседа с заместителем Генерального секретаря Лиги Наций — внезапно и неожиданно. — Его губы свело странной судорогой, он чуть не всхлипнул. — Мы поболтали, он и я. — Глубоких вдох, чтоб подавить рыдание. — Он даже сел в кресло — это доказывает, что у него и в мыслях не было побыстрее отделаться от меня. То есть я хочу сказать, что ему и правда хотелось со мной поговорить. Не просто дань вежливости, ты меня понимаешь. Он действительно невероятно умен. — От волнения перехватывало горло и не получались длинные фразы. — Вот как все было. В общем, спустился я вниз. Ну, купил свой «Амстердамер», и пришла мне в голову идея, уж не знаю почему, вернуться через коридор, который ведет мимо кабинета зама генсека, даже скорей это приемная, не знаю, что мне взбрело в голову дать такого крюка. Ну, короче, а он тут как раз выходил из кабинета, и, представляешь, в костюме для верховой езды, с ним такое бывает. Кстати сказать, ему страшно идет. Но, кроме того, я первый раз увидел у него монокль — причем черный, представь себе, как будто он хотел скрыть что-то. Похоже, какой-то несчастный случай сегодня, вроде падения с лошади, вот отчего рана на глазу. Это мне Канакис сообщил, я его встретил в лифте, он шел от мисс Уилсон, секретарши Солаля, он с ней в хороших отношениях, и она ему по секрету рассказала. Это все случилось всего несколько часов назад, он вернулся на лошади со слугой, такая у него привычка, он приезжает верхом, а слуга уводит лошадь, в общем как принято у настоящих джентльменов, ну и вот, она сразу увидела, что у него глаз в крови, скорее даже веко, он, наверное, упал на что-то острое, но не захотел обработать рану, только попросил мисс Уилсон послать немедленно курьера за черными моноклями в аптеку, они вроде бы везде есть. Вот ведь франт, а? — Он ласково, влюбленно усмехнулся. — Прежде всего подумал о монокле, вот что забавно. Вообще-то, я надеюсь, ранка несерьезная. Ты знаешь, на нем здесь все держится, он ас в своем деле. — Снова восхищенный смешок. — Ему так идет этот монокль, у него важный вид, знатный вельможа, понимаешь, о чем я. А Канакис не прост, а? Он обхаживает мисс Уилсон по большой программе. Понимаешь, если ты накоротке с секретаршей шишки, это тебе облегчает задачу — например, шишка быстрей тебя примет если что, и ты будешь знать все последние сплетни, и если тебе нужна какая-нибудь специальная секретная информация, и тэдэ. Короче, вернувшись к основной теме, он шел так быстро, что бабки, то есть, пардон, папки, которые он держал в руках, упали на пол. Ну, я их и поднял. Да я для кого угодно бы так сделал, это же обычная вежливость. Тогда он остановился и очень душевно меня поблагодарил. Спасибо, Дэм, сказал он мне. Но тут все дело в тоне. Как ты заметила, он помнил, как меня зовут, что уже достаточно неплохо. Должен тебе сказать, мне было приятно, что он знает, кто я такой, то есть я для него не пустое место. Это важно, понимаешь? И тут он указывает мне на кресло и сам садится в кресло напротив. Потому что около его кабинета есть маленькая комнатка — как говорится, для разбега, и там очень удобные кресла, конечно. И вот он со всей возможной любезностью — ты не можешь себе это представить! — спрашивает меня, в каком отделе я работаю, чем занимаюсь, нравится ли мне работа, в общем, живо мной интересуется. Видишь, я не зря опоздал. Мы беседовали целых десять минут. С точки зрения административной субординации, ты можешь себе представить! А он такой простой, знаешь, душевный, совершенно не ощущалась разница в положении, оба сидели, друг напротив друга. В общем, все было очаровательно. Я чувствовал себя совершенно естественно, понимаешь, когда с ним разговаривал. И вот представь себе, Веве как раз проходил мимо и видел, как мы там сидели и болтали, зам генсека и я, как добрые приятели. Картина маслом! Веве, наверное, был в ярости.