Мистер Пип - Ллойд Джонс Страница 14

Набрав целую корзинку раковин-каури, чтобы выложить их рядами вдоль сердцевидных семечек и сделать имя «ПИП» еще заметней, я увидела мистера Уоттса. Он прервал свои поиски и направился ко мне по песку от кромки прибоя.

— Святилище, — одобрительно произнес учитель. — Пип Тихоокеанский. — Он задумался. — Как знать, не исключено, что его заносило в эти края. В романе жизнь Пипа рассказана не до конца. «Большие надежды» завершаются тем, что…

Тут я зажала уши ладонями, и мистер Уоттс, видя это, умолк. Я не хотела забегать вперед. Мне интересно было узнать обо всем из книги. Не опережая событий. Так, чтобы не перескакивать через главы.

— Ты совершенно права, Матильда, — сказал он. — Всему свое время…

Он хотел добавить что-то еще, но его лицо исказила острая боль. Мне даже показалось, что он выругался. Правда, совсем тихо. А скорее всего, я ослышалась и понапрасну вспыхнула от смущения. Едва удерживая равновесие, он поднял правую ступню до уровня бедра и стал разглядывать. Оказалось, что у него на большом пальце содран ноготь, который теперь держался буквально на ниточке. Мистер Уоттс приподнял ноготь.

— Наверное, скоро отвалится, — сказал он, глядя вместе со мной на обнажившуюся розовую ссадину. — Есть какие-то вещи, с которыми человек и не помышляет расстаться — считает, что они всегда будут при нем, даже если это простой ноготь.

— Не простой, а большой, — уточнила я.

— И то верно, — сказал он. — Не простой.

— А что будет, когда он отвалится?

— Думаю, новый отрастет.

— Тогда ладно, — успокоилась я. — Вы ничего не потеряли.

— Не считая одного уникального ногтя, — сказал он. — Это как дом, как страна. Двух одинаковых не бывает. Где-то теряешь, где-то находишь.

Взгляд мистера Уоттса устремился в пространство, как будто все его потери уплыли в море и тянулись вдоль горизонта. Телевидение. Кино. Автомобили. Друзья. Родные. Консервы. Магазины.

Мне подвернулась возможность спросить, не скучает ли он но белым людям и что, с его точки зрения, он приобрел, отказавшись покинуть остров. Не жалеет ли о своем решении?

Естественно, мне не хватило духу. Впервые мы с мистером Уоттсом разговаривали с глазу на глаз, и я оробела перед его почтенным возрастом и белым цветом кожи. Кроме того, излюбленную тему наших бесед составляли отнюдь не наши персоны, а мистер Диккенс, и я поспешила перевести разговор со сбитого ногтя (каким-то боком связанного со страной и домом) на «Большие надежды». Вопросов к мистеру Уоттсу накопилось немало. Меня тревожила перемена, которую я заметила в характере Пипа. Мне совершенно не нравились его лондонские знакомцы. Я так и не прониклась добрыми чувствами к Герберту Покету и не могла понять, что находит в нем Пип, оставляя меня не у дел. И как понять, для чего он стал зваться Генделем?

Мистер Уоттс опустился подле меня на песок. Опершись на ладони, он с прищуром смотрел на сверкающее море.

— Попытаюсь объяснить, Матильда. Я вижу это следующим образом; не утверждаю, что моя точка зрения единственно верная, но мой ответ таков. Пип — сирота. Это все равно что эмигрант. Он сейчас находится в процессе перехода из одного слоя общества в другой. А перемена имени сродни перемене гардероба. Она ему поможет.

Я понятия не имела, кто такой «эмигрант». Но расспрашивать сейчас было рискованно. Мистер Уоттс обращался ко мне как к единомышленнице. Оно, конечно, лестно, но и страшновато. Я не хотела его разочаровать. Боялась ляпнуть какую-нибудь глупость, которая могла пошатнуть его веру в меня. Поэтому я перешла к следующему вопросу, не дававшему мне покоя.

Приехав в родные края из Лондона, Пип избегает Джо Гарджери. Все его помыслы только о том, чтобы повидаться с Эстеллой. В его намерения не входит навестить беднягу Джо. И что еще хуже, когда Джо приезжает к нему в Лондон, Пип смотрит на своего верного старого друга-кузнеца сверху вниз.

С одобрения мистера Уоттса я говорила свободно и радовалась, что сделала важные наблюдения, хотя мистер Уоттс, похоже, от них слегка утомился.

— Человеку трудно во всем оставаться безупречным, Матильда, — пояснил он. — А Пип — всего лишь человек. Судьба дала ему шанс стать тем, кем он только пожелает. Он волен делать свой выбор. Он волен даже делать неправильный выбор.

— Например, выбрать Эстеллу.

— Ты ее недолюбливаешь?

— Она злая.

— Это так, — сказал он. — Но со временем мы узнаем почему.

Опять мне показалось, что он вот-вот скажет что-то еще, но он осекся и вернулся к своим мыслям. Незачем было торопить события. Ведь у нас была целая вечность. А кто в этом сомневался, тому достаточно было взглянуть на море.

Мистер Уоттс как сел на песок, так и сидел. Теперь мне представился случай увидеть, как тяжело он встает. Выпрямившись, он пришел в раздражение оттого, что забыл прихватить ведерко. Некоторое время смотрел на него с высоты своего роста. Мне ничего не стоило подать ему ведерко, но раздражение учителя меня останавливало. Трудно ли нагнуться за какой пластмассовой посудиной? Между тем мистер Уоттс уперся свободной рукой в бедро, стал наклоняться, и лицо его побагровело от напряжения. На миг он превратился в Лупоглаза. Однако, распрямив спину, он тут же принял облик нашего школьного мистера Уоттса. Потер себе поясницу, разгоняя боль, и оглядел пляж.

— Ну ладно, — сказал он. — Кажется, миссис Уоттс меня зовет.

Я смотрела, как он удаляется с пластиковым ведром в руке, и понимала, что лет ему гораздо больше, чем я думала. За льняным костюмом и учительской выправкой скрывалась немощь. Вдруг он обернулся, будто не мог решить, как со мной обойтись. И окликнул:

— Матильда! Ты секреты хранить умеешь?

— Умею, — выпалила я.

— Ты спрашивала, почему Пип стал Генделем.

— Да, — подтвердила я.

Мистер Уоттс вернулся туда, где я все еще сидела на песке. Приложив ладонь козырьком, он окинул взглядом сначала один конец пляжа, потом другой. Когда его глаза скользнули по мне, я уловила в них досаду на то, что разговор затягивается. Но отступать ему было некуда.

— Ты должна понимать. Я открою тебе секрет, Матильда.

— Понимаю, — ответила я.

— Мою жену зовут вовсе не Грейс, — начал он. — Здесь, разумеется, все называют ее именно так, но она отказалась от этого имени. Теперь ее зовут Шеба. Это давняя история, тебя тогда еще на свете не было. В силу, так сказать, определенных обстоятельств, почувствовав необходимость переменить свою жизнь, она взяла себе имя Шеба. После всех испытаний, выпавших на ее долю, я думал — точнее, надеялся, — что имя к ней прирастет. Такое ведь не редкость. Если мы знаем, что неуклюжая земноводная копуша с панцирем зовется черепахой, по-другому ее и не назовешь. Точно так же кошка — всегда кошка. Невозможно представить, чтобы собака вдруг стала зваться не собакой, а как-то иначе. Вот я и понадеялся, что Шеба всегда будет Шебой, срастется со своим именем.