Смрт - Эдуард Лимонов Страница 14

Мне предстоит экскурсия в местный Союз писателей, сказали мне, он буквально через дорогу, а потом я должен буду выступить перед интеллигенцией города. Как, разве мне не передали расписание моего пребывания в Монте Негро?

— Нет, — признался я.

— Вам посылали расписание в Белград, по факсу, — объяснил профессор французской литературы на очень хорошем французском языке.

— Нет, не получал.

Наш отряд встал, и мы вышли. Я наконец-то увидел горные вершины над городом. Светило тусклое зимнее солнце. Город выглядел скучно, как рабочий поселок в средней полосе России. Каменные коробки двумя шпалерами выстроились в направлении к холодным горам. Бррр!

Слава Богу, нам было в другую сторону. У входа в отель, чуть ниже двигалась оживленная артерия. Самая крупная из артерий. По ту сторону нее за оградой находились развалины. А за развалинами, сказали мне, и находится Союз писателей. Видимо, пересечь автостраду было совсем невозможно, потому что мы все погрузились в два автомобиля и вначале поехали прочь от нашей цели, потом все же развернулись и поехали по другой стороне автострады, приближаясь к развалинам. Мы въехали в развалины минут через сорок, хотя они были видны из моего окна в «Чорной Горе».

Мы вышли из машины. Профессор Бабак-старший, один из двух братьев Бабаков, тот, что похож на упитанного Ришелье, стал объяснять мне по-французски суть развалин. «Эти поросшие травой и деревьями останки стен есть руины дворца сербских кралей (королей) из династии Неманей. Династия царствовала над частью территории Сербии и Черногории где-то с IX по XIII век, — сказал Бабак-старший. — В то время их столица называлась даже не Подгорица, но Рыбница». Я вежливо посмотрел на камни. Все камни старше XIX века рождения вызывают у меня уважение. Последние годы я еще более спустился по временной лестнице и собираю окаменелости. Ножи и топоры эпохи неолита соседствуют в моей коллекции с аммонитами.

Куда потом делась династия Неманей, я не понял. Хотя французский профессор Бабака был исключительно хорош. Когда на Балканах в XIV веке появились турки (германские восточные племена из Австрии пытались захватить Балканы уже с X века. Соседняя Австро-Венгерская империя сумела огерманить хорватов и словенов до такой степени, что тысячу лет спустя эти два племени полностью онемечены), то все вконец смешалось на Балканах. Отуречивая славян и делая из сербов мусульман, а все мусульмане на Балканах в Боснии-Герцеговине суть по национальности сербы, турки заложили мину замедленного действия. Последствия — такие, что германская мина взорвалась в 1991-м — восстали хорваты и словены, а в следующем, 1992-м, восстали мусульмане. Разрывая напрочь Югославию. Ирония судьбы заключалась еще и в том, что самые оголтелые основоположники панславизма и сторонники независимости от Австро-Венгрии были в свое время хорваты и словены.

Наша толпа на склоне горы, стоя у решетки, громко кричала и спорила на темы, которые я обозначил выше. На всех языках: от французского через английский к вкраплениям сербского и русского.

Затем мы двинулись меж холмами к Союзу черногорских писателей. Союз помещался в двух желтых одноэтажных зданиях неприглядного вида. Внутри было очень скучно. Видимо, они скопировали свой союз с советского. Меня привели к председнику (председателю) союза, и мы вежливо обменялись с ним любезностями по поводу наших литератур. Поскольку я узнал из черногорской литературы только то, что писатели похожи на разбойников и напиваются с утра, а председник, видимо, имел подобное же представление о российской литературе (он ездил в СССР трижды, сказал он), то мы быстро покончили с этим. Я пригласил его на мою встречу с читателями. Он сказал, что непременно придет. Со стен на нас одобрительно посмотрели классики черногорской литературы. Указав на портрет длинноволосого монаха в черном, председник сказал:

— Это Негош, Петр Негош, он был другом вашего Пушкина. Он был духовным пастырем Черногории и ее же властителем. У нас ведь было несколько веков теократическое государство. Он же, Негош, стал первым черногорским писателем и поэтом.

Все другие портреты председник объяснять не стал. Пахло пылью и старым клеем.

Когда мы после обмена любезностями покинули помещения союза, уже стемнело. Бабак-старший (мы шли сзади всех) сунул мне в руку фляжку. Я с благодарностью принял помощь. Мы опять сели в машины.

— Нам еще рано на встречу с читателями, — сказал самый большой из них, по виду просто заросший щетиной душегуб. Я не запомнил его имя, но стал про себя звать Бармалеем. На самом деле он был профессором-филологом. — Что будем делать?

— Давайте вы покажете мне город, — предложил я. — Пойдемте пешком на встречу с читателями. А машины вы оставите у отеля.

Они посовещались. Машины у отеля решили не оставлять. Ибо «далёко». Двое водителей поехали на место встречи, а большинство из нас пошли. Едва мы повернули за угол отеля, на нас ударило слепящим светом огромной белой луны над горами и ледяным ветром с гор.

Все пространство широкого проспекта было забито толпой. Был вечер выходного дня. Толпу составляли исключительно мужчины. Большинство из них были одеты в черные кожаные куртки и кепки. Они стояли, глухо переговаривались, окликали друг друга, перемещались, что-то пили из бутылочек. На проезжей части проспекта практически не было автомобилей, но ветер с гор гнал по проезжей части бутылки и жестяные банки. Мы пошли, держась ближе к проезжей части, поскольку толпа на тротуарах была чрезмерно густа. Из низких построек по обе стороны проспекта — то ли палаток, то ли магазинчиков — доносилась рыдающая восточная музыка.

— Где ваши женщины, черногорцы? — обратился я к идущим со мною разбойникам.

— Наши женщины дома, — сказал Бабак-старший по-французски. — Это все албанцы.

— Чего они такие мрачные? У них такой вид, что вот-вот подойдут и пырнут ножом. У них что, нет женщин?

— У многих и нет, — сказал Бабак. — Они приезжают сюда на заработки. Раньше законы были суровее, сейчас смягчились. Те албанцы, которые живут с нами давно, менее дикие.

— Надо найти им женщин. Без женщин они вас сожрут.

— Если бы был закон, мы бы их вышвырнули, — сказал Бармалей.

— Так в чем же дело, сделайте нужный закон. Столько опасных людей… У вас в столице.

Они ничего не ответили. Потом Бабак сказал мне, догнав, ибо я пошел быстрее:

— Черногорцы никогда не признавали Титовград своей столицей. Наша столица Цетинье. Завтра мы туда вас отвезем. Там нет албанцев.

Теперь уже трудно восстановить в памяти, где происходила встреча. Это был, если не ошибаюсь, некий зал литературного клуба, или музея, или киноклуба. Зал был забит народом. Я не ожидал, что моя журналистская и литературная аудитория в Черногории столь велика. Несколько сотен человек. По своей давней привычке, я вышел из-за стола, за который меня посадили, и стал разговаривать с залом, расхаживая вдоль первых рядов аудитории. Литературная моя слава оказалась (и слава Богу, а то бы стали задавать мне вопросы по содержанию романа «Это я, Эдичка») невелика. Зато статьи мои в «Борбе» и в журнале «НИН» читали едва ли не все. Много было вопросов о войне в Славонии, о том, что случилось с Вуковаром. Для меня это было поразительно — что черногорские сербы знают о происходящем рядом так мало. Что я, не серб, должен рассказывать им об их войне. Все же я терпеливо ответил на вопросы о Вуковаре. Сказал, что был первым военным корреспондентом, попавшим в город после взятия его сербскими войсками.