Поцелуй Арлекина - Олег Постнов Страница 14

Был как раз полдневный зной, когда я вышел из дому. Это был еще первый из жарких дней, и зелень казалась свежей, а тени, хоть и короткие, обещали убежище. Направо улица, изгибаясь, вела к станции и магазинам: культурному центру деревни. Тут, возле лужи с гусями, располагался летний кинотеатр, за ним школа, аптека, а там и шлагбаум и переезд. Здесь приходилось бывать часто, и потому я, не имея другой цели кроме прогулки, повернул влево, на небольшой пригорок, за которым начиналась мостовая из необтесанных, колотых камней. Ходить и ездить по ним равно неудобно, потому я держался ближе к обочине, минуя двор за двором, покамест еще знакомые мне. Но уже очень скоро начались места, куда я в детстве не захаживал, а теперь оглядывал их с любопытством, находя удовольствие в постоянной смене похожих друг на дружку вещей, менявшихся от двора к двору на манер стекол калейдоскопа. Идти было легко, несмотря на зной, и вскоре я добрался до совсем уже чужих и глухих мест. Воображение мое разыгралось. Кругом не было ни души, даже собаки попрятались в тень, и я, заглядывая чрез низкие ограды в чужие владения, старался раскрасить в уме жизнь их обитателей. Как мне казалось, выходило забавно. Я придумывал судьбы никогда не бывшие, но похожие на те места, что являлись перед глазами, и хотя в обрывках, но представлял себе скрытую жизнь села, какую мог бы, верно, описать какой-нибудь русский Диккенс. Впрочем, солнце припекало все горячей, а это сильно вредит мечтательству. Судя по номерам домов, я подходил уж к дальним окраинам. А между тем мостовая не думала кончаться, дворы вокруг не беднели, а, напротив, становились все затейливей, невесть как и откуда взявшийся ручеек был перекрыт горбатым мостиком, зелень в садах сгустилась, и крыши выглядывали из нее чуть только не таинственно. Я сам не заметил, как ускорил почему-то шаг. Мысль, что пора возвращаться, была самой здравой, но я все не мог повернуть. Уже который раз давал себе зарок дойти не дальше вон той лавки, или калитки, или кучи щебня, или сложенных вдоль забора дров, на которых спала кошка, однако ноги несли меня упрямо вперед, я вдруг почувствовал, что происходит что-то неладное. Все окинулось странным красным светом, словно я смотрел сквозь темные очки, потом шатнулось, я увидел – так же, через очки – перед глазами песок и собственные руки, в него вцепившиеся, ощутил приступ удушливой тошноты, а после того откуда-то издали и словно бы сквозь годы, может быть, даже столетья, стал нехотя думать о бывшей бог знает когда прогулке и был крайне удивлен не тем, что лежу в незнакомой комнате с теплой тряпкой на лбу, из которой за шиворот ползут капли, а тем, что прогулка эта, судя по всему, случилась совсем не так давно, как мне чудилось, и, собственно говоря, только что.

Я хотел сесть, но сил не было, хоть звон в ушах и тошнота прошли, и в теле стало пусто и легко. Я уже понял, что именно со мной случилось, и вместе с пониманием этого факта воскресло и любопытство. Не шевелясь, я быстро огляделся. Высокий, красного дерева комод, устланный желтым кружевом и уставленный вазами; такой же сервант с дорогой посудой; черный лик угодника в остекленном футляре и с золотым окладом в виде палой листвы; книжный шкап в три дверцы, столь же внушительный, как комод и сервант; траурное пианино с подсвечниками; наконец, диван, на котором я лежал, с высокой резной спинкой, овальным зеркальцем и полочками по сторонам, на которых смутно виделись снизу фаянсовые фигурки. И в довершение всего тяжкие драпри по сторонам дверей и двух узких окон, каждое из которых казалось рисованным солнечным пейзажем, не дававшим, однако, света. Дверь отворилась, я привстал на локте и не был бы изумлен, если бы, войдя, хозяйка заговорила, к примеру, по-английски. Она вместо этого заговорила по-русски: те, кто бывал в малоросских деревнях, знают, насколько там невозможен чистый русский язык. Меж тем стоявшая передо мной пожилая дама говорила без тени акцента, и это я понял раньше, чем смысл ее слов.

– Вы не ушиблись? – повторила она, слегка нахмурясь. – Вы упали на мостовой.

Старуха в деревне явление не только обычное, но необходимое: сельский мир держится ею. Но, конечно, глядя на чопорную сухощавую фигуру в темном платье, на тонкие пальцы и чуть не такое же темное, как на иконе, лицо, я и в мыслях не смог бы употребить это слово в отношении к ней. С трудом овладев речью, я принялся отвечать. Я полагал, что виной всему только лишь зной. К тому же я хорошо помнил, что прежде упал на руки, значит, особых бед быть не могло.

Но кому я обязан своим спасением, могу ли я теперь узнать? – спросил я.

– Моя фамилия – Ганская, она вряд ли вам что-нибудь скажет, – последовал ответ. – Зовут меня Ольга Павловна. А вот я вас знаю. Вы, верно, внук Сомовых, так?

Я поклонился – в той мере, в какой позволила моя поза. Ольга Павловна между тем прошла в комнату и присела на стул подле моего дивана. Лицо ее никак не менялось, когда она говорила, словно на нем застыла спокойная недвижность, которая была видна и в глазах.

– Это с вами часто бывает? – спросила она.

– Первый раз в жизни, клянусь вам. Хотя если бы мне был гарантирован такой исход, – тут я галантно повел рукой кругом, – то я бы охотно и вдругорядь рискнул затылком.

На этот раз она все-таки улыбнулась.

– Вы очень милый молодой человек, – сказала она. – Я, кстати, имела случай свести знакомство с вашим отцом, не только с дедом. Вы в самом деле похожи на него.

Это новое известие повергло меня в расчеты, которые я, однако, из всех сил постарался скрыть. По виду все-таки она годилась отцу разве что в няни, никак не больше. Это отчасти успокоило меня.

– Но что же я лежу? – сказал я. – Мне, собственно, пора встать и проститься: ведь я уже в силах дойти домой. И хотя я вам крайне признателен за заботу, тем не менее не хочу ею злоупотребить.

Она подняла ладонь.

– Уж не думаете ли вы, что я тащила вас сюда с улицы только затем, чтобы вам растянутся опять на обратном пути и уже с неизвестным «исходом»? – спросила она комически. – Нет, милый мой, на солнце вам сейчас нельзя. И потому, нравится ли вам моя компания, или нет, вам все же придется смириться с нею на ближайшие два-три часа. По вечерам быстро холодает. А до тех пор лежите смирно и отдыхайте; после мы с вами выпьем чаю и вообще перекусим. Кофе, я думаю, тут не к месту. Ну и кроме того, мне все-таки любопытно знать, чего ради вы забрались в такую даль от своего дома. Не каждый день подбираешь юных странствователей у своих ворот.

При последних словах она опять улыбнулась.

– Вы удивительная женщина, – искренне сказал я. – Не могу понять, как случилось, что я и в самом деле до сих пор не слыхал о вас.

Мне показалось, на сей раз в лице ее промелькнула грусть.

– Это вот как случилось, – сказала она, однако же, прежним тоном. – До войны мы дружили семьями. Но с фронта мой муж не пришел… То есть я хочу сказать, он не пришел ко мне. У него завелась другая семья. Потом случилось несчастье с моей дочерью. Ей в клинике иглой задели позвоночный нерв. Ее парализовало. Она мучилась несколько лет, потом умерла. Все это было еще в Коростене: ваша семья тоже жила там. Потом ваш дед переехал сюда, отец отправился в Москву учиться, что ж до меня, то я перебралась к своей сестре, в этот дом. Но с вашей родней мы теперь видимся редко.