За бортом жизни - Стюарт Хоум Страница 14

Вернувшись к полкам Алекса Кларка, я обнаружила весьма полезный том переписки Джеймса с его братом Уильямом, опубликованный издательством Юнивёрсити Пресс Виргинии. Там было письмо от Генри, датированное 19-м января 1889 года, которое содержало строки о его визите к Элис, которые не соответствуют тому, что он написал за день до этого Бутту. К сожалению, этот том не проливал свет на участие Генри в убийстве медиума Эдмунда Гурни, поэтому я обратила своё внимание на курс лекций Ива Косовски Седжвика «Чудовище в шкафу: Джеймс и записки паникующего гомосексуалиста».

Мне не казалось таинственным то, что Джеймс не закончил тот том своих мемуаров, где должны были описываться убийства Потрошителя. Однако потребовалась серьёзная дискуссия за кружечкой пива, чтобы прояснить, почему Джеймс обладал таким влиянием на верхние эшелоны Британских правящих кругов. Мы решили, что каждая из жертв Потрошителя была вовлечена в попытки шантажа против известных политических деятелей. Я была слишком измождённой и взволнованной, чтобы и дальше читать книги, поэтому Кейн согласился, что, в целом обрисовав нашу теорию, детали мы могли отработать позже.

К тому времени Альфи был в доску пьян, и когда он дал мне в руки свой член, я позволила ему сорвать с себя одежду. Узрев своим жадным взглядом моё влагалище, горбун — а у Кейна определённо был горб — опустился на колени и прилип своими губами к моей ложбинке. Я почувствовала, как он энергично лижет меня языком, и вежливо подавила хихиканье, когда всё происходящее навеяло мне образы тявкающих пуделей. Несмотря на то, что я притворно содрогнулась, симулируя пик сексуального наслаждения, поглощённый процессом калека продолжил своё дело с очевидным удовольствием.

Когда мне уже начало казаться, что прошла целая вечность (мне не терпелось вернуться к более приятному занятию — опорочиванию репутации Генри Джеймса, это ничтожество поставило меня на колени и, взобравшись на скамеечку для ног, засунуло свою конечность в мои влажные уста. Его скипетр был мерзко вспенен. Я могла бы схватить его ствол, но руку положить было некуда, поскольку все его два дюйма скрылись в моём верхнем отверстии. Я вдохнула, и калека скорчился от спазма. Я пощекотала его сверло своим языком, и спастические конечности Кейна беспомощно забились. Я почувствовала несколько скользких капель мужественности у себя на языке. Он кончил.

Джеймс превратил речевые оговорки в блестящую прозу. С его международной темой, Джеймс хотел показать, что он знаток сразу двух видов культуры, и одновременно это знание ставит его выше их обоих. В зависимости от потенциальной выгоды, Джеймс мог изображать из себя либо аристократа, либо сторонника капитализма, как практической религии, обожествляющей деньги. Однако этот эффект развеивается, как только начинаешь понимать, что, по мнению Джеймса, быть аристократом ему позволяли деньги. Только вот хваткий Джеймс просто не понял, что это значит — быть аристократом, не говоря уже о том, что такое быть пролетарием.

То, что Джеймс был буржуа с замашками аристократа, означает, что этому человеку не доставало понимания своего — да и любого другого — времени. Короче, не вдаваясь в рассуждения о том, что само время — это спорный, с точки зрения проблемы образования, понятий конструкт, он был реакционером. Поэтому неудивительно, что Джеймс находился под влиянием романтического культа Наполеона, и что его восхищение маленьким капралом было основано на всей этой дешёвой болтовне о Воле, которая достигла своего апофеоза в жалком сюсюканье Фридриха Ницше.

Мы с Кейном сошлись на том, что у Джеймса был психологический портрет серийного убийцы. Изображая видимость твёрдости и успеха, под этой почти правдоподобной маской он скрывал бурю неразрешённых противоречий. Представляя себя миру — в лекциях своим ученикам — он называл себя «мастером», при этом страдая от страшного недостатка уверенности в себе. Он не мог отличить хорошее от плохого. Он ненавидел массовые распродажи книг отвергнутых критиками писателей. Джеймсу необходимо было снова и снова убивать, чтобы подкрепить чувство собственного «я», которое он постоянно терял. Генри Джеймс, бесспорно, был Джеком Потрошителем.

Альфи сказал, что под такое описание Джордж Гиссинг подходил ничуть не меньше, чем Джеймс. Гиссинг женился на своей старой любовнице Нелл, проститутке-алкоголичке. После смерти Нелл, Гиссинг ещё глубже погрузился в бездну страдания, вступив в брак с Эдит, чуть более уважаемой представительницей рабочего класса. Гиссинг уехал из Англии почти в то самое время, когда Генри Джеймс сбежал из Уайтчепела. Это было больше, чем совпадение. Я решила, что Гиссинг стоял за убийствами Эммы Элизабет Смит 3 апреля 1888 года и Марты Табрам 7 августа 1888 года. Тогда считалось, что это тоже дело рук Потрошителя.

Мы сошлись во мнении, что Джеймс совершил следующие пять убийств, которые теперь принято приписывать Джеку Потрошителю. Я пришла к выводу, что нужен ещё один литератор, чтобы обвинить его в убийствах Роуз Милетт 20 декабря 1888 года, Элис Маккензи 17 июля 1889 года, неопознанной женщины, чьё тело было найдено 10 сентября 1889 года, и Франсис Коулз 13 февраля 1891 года. Предположительно, все они были проститутками. Кейн предложил кандидатуру барона Корво. Я сразу отвергла эту идею не просто потому, что Рольф был слишком загадочной фигурой, а потому, что Гиссинг тогда стал бы главным связующим звеном между ним и Джеймсом.

Все три писателя были реакционерами по политическим убеждениям, но Гиссинг и Корво более свободно предавались утопической идеологии и мнимой автобиографичности. У Джеймса было более богатое воображение, чем у этих двух писателей, к тому же его проза отличалась более высоким стилем. Вернёмся к Гиссингу. Сэмюэль Вогт Гарп после долгих исследований заключил, что причиной реакционных воззрений романиста стало изучение им классицистов. Гарп полагал, что чтение классики часто влекло за собой развитие консервативного мировоззрения. Эту логику можно продолжить; традиционные романы явно заставляют недалёкие умы представлять себя центрированными субъектами. Романы — это культурная рвота буржуазии.

На звание третьего подозреваемого Альфи номинировал Уильяма Берроуза. Бит-писатель превратил оргонный аккумулятор в машину времени. Переместился в викторианский Уайтчепел и убил потаскух. Берроуз, известный своим женоненавистничеством. Разрыв в семнадцать месяцев между предпоследним и последним убийством 13 февраля 1891 года объясняется ошибкой в подсчётах при установке времени на программируемом устройстве. Не тот день. Не льётся кровь. Не хорошо. No bueno. Безукоризненное расчленение выполнено у него на глазах. Разрезал линии времени и пространства. Умер вчера. Последует торжественное заявление. Последует презентация. Трещина в квартире. Сирокко — изучение волнения. Каботинаж. Окончательно разложившиеся элементы обычно спокойно смотрят в лицо смерти. Наглый Джек пишет из ада. Мистер Похоть.

Несмотря на оговорки, мой рассказ не прерывался. Повсюду литературные копы. Берроуз напоминал мне Гиссинга. Оба писателя фатально заключали невыносимые браки. Гиссинг с Марианной Хелен Харрисон и Эдит Андервуд. Берроуз с Йеном Соммервилем и Мисс Алан Уотсон устроил жизнь втроём на Довер-Стрит. Оба писателя по политическим взглядам были консерваторами, но не могли жить в согласии с традициями. Писали оба плохо, но озабоченность техническими новациями заставила Берроуза пойти на конфронтацию с буржуазными ценностями. Количество и качество. Форма, преобразующая содержание. Берроуз был солидарен с Ангусом Уилсоном, провозгласившим, что Айви Комптон-Бернетт указал путь вперёд на Эдинбургской конференции писателей в 1962 году.