Астральная жизнь черепахи. Наброски эзотерической топографии. Книга первая - Яков Шехтер Страница 14

После нескольких лет знакомства он приноровился облегчаться в туалете у Бори и Аллы, да и то, тщательно заперевшись, под шум воды и сигаретный дым. Переходя улицу вслед за Борей, Николай Александрович мечтал о встрече с фаянсовым другом. Даже исчезновение голосов казалось уже не такой катастрофой, настоящая трагедия произойдет, если он в ближайшие пять минут не доберется до унитаза.

Дверь широко распахнулась.

– Милости просим!

Алла сильно изменилась, на улице мог бы и мимо пройти. Она встречала гостя в длинном халате, напоминающем покроем балахон, и красной кокетливой шляпке. От роскошных волос след простыл, из-под велюра не выбивалось ни пряди. Сочетание уличной шляпы с домашним халатом было вопиюще нелепым, Николай Александрович развел руками и улыбнулся. Алла улыбнулась в ответ:

– Заходи, чо в дверях застрял?!

В просторной комнате стояла старая, хорошо знакомая мебель. И картинки на стенах висели те же: фотография Хемингуэя в свитере грубой вязки, копия маслом «Девятого вала» и графика Чурлениса. Белизна стен неприятно резала глаза.

– Прямо больница, – Николай Александрович покрутил головой, – без обоев. И нельзя ли перед операцией руки вымыть?

– Если в доме нет обоев, – провозгласил Боря, задвигая чемодан в угол, – значит, их пропили гои! Ха-ха-ха!

– Не слушай дурака, – отмахнулась Алла, – ванна – вторая дверь по коридору, а туалет – третья. Твое полотенце я повесила с краю, такое красное. Умывайся, а я пока на стол соберу.

Дверь в туалет закрывалась туго. Николай Александрович с удовольствием задвинул ее до упора, повернул два раза торчащий в замке ключ и судорожно принялся стягивать штаны. Из-за обострившейся за последние несколько лет стыдливости он никогда не снимал их до конца, осторожно извлекая мужское достоинство сквозь узкую щель. У стен есть уши и глаза – в этом он уже давно не сомневался. Николай Александрович приспустил брюки до колен, раздвинув ноги, натянул ткань, предотвращая падение, стянул трусы и быстро сел. Усевшись как следует, он бережно направил главное приспособление в унитаз. Постороннему наблюдателю, если бы такой отыскался, удалось бы заметить только небольшую полоску кожи спереди и верхнюю половину ягодиц сзади.

Итак, подготовка закончилась, но до собственно действия было еще далеко. Сжавшиеся от долгого ожидания мышцы сразу не расслаблялись, и Николай Александрович приступил к наработанному ритуалу. Дома он держал несколько книг на крышке бачка, в гостях глазу требовались для зацепки любые печатные строки. Привычка возникла со времен попутного чтения аккуратно разрезанной на квадратики газеты. Дефицит давно кончился, газеты стали дороже туалетной бумаги, а привычка осталась.

На полу стоял баллончик дезодоранта, Николай Александрович радостно подхватил его и принялся изучать. Кроме английских букв, по его глянцевым бокам вились еще какие-то, видимо, местные закорючки. Николай Александрович повертел баллончик в руках и с радостью обнаружил несколько слов по-русски.

– Произведено в киббуце Гиват-Бренер, – шепотом прочитал он. – Не направлять в сторону открытого огня.

Кто бы мог подумать, что такие простые слова могут вызвать столь оглушительный эффект. При звуках родной речи, мышцы повели себя словно вход в пещеру после «сезам, отворись».

Запах застоявшихся нечистот заполнил туалет, и Николай Александрович немедленно повернул ручку унитаза.

Пш-ш-ш-ш – чок!!!

Несущаяся под ним вода освежала. Мысли о чистоте прохладных струй, их целомудрии, о белоснежных вершинах гор, откуда текли эти струи, снова расслабили мышцы.

– Удар был сильный, но слабый, – зашептал Николай Александрович прицепившуюся с детства фразу, – физически сильный, но технически слабый.

Раз пошло, так пошло, секундная задержка могла перерасти в долгие минуты новой подготовки. Пригнувшись к коленям, как конькобежец на финишной прямой и ритмично напрягая живот, Николай Александрович выдавил из себя все.

Уф! Он глубоко вздохнул и сморщился. Ну и вонь! Еще раз глубоко вдохнул. Н-да, дым отечества… Одно спасение – дезодорант. Выждав, пока сойдет вода, он оторвал от висящего на стенке рулона туалетной бумаги изрядный кусок, сложил втрое и, приподняв зад, просунул руку. Промокнув и подчистив, Николай Александрович, поднес перепачканную бумагу к глазам, посмотрел и, опять приподнявшись, вбросил в унитаз. Снова отмотал от рулона, вытер, посмотрел, выбросил. Сам того не сознавая, он рассматривал бумагу, словно рассчитывал обнаружить в ней алмазы или крупинки золота. Но выходило всегда одно и то же, только разной консистенции.

Пш-ш-ш-ш – чок!!!

Тщательно заправив рубашку и одернув брюки, Николай Александрович повернул ключ. Щелчка не последовало. Он повернул ключ обратно и резким движением вернул на прежнее место. Увы… Ключ попросту проворачивался в замке, не сдвигая защелку.

Заперт. Звать на помощь стыдно. Голоса нет. Помощи ждать неоткуда. Повернувшись спиной к двери, Николай Александрович тупо рассматривал стены, увешанные явно вырезанными из журналов картинками, с идиотскими изображениями райских птиц, игрушечного вида китов с белыми фонтанчиками и единорогов, трущихся о ноги красавицы в платье старинного покроя.

«Савсэм адын». И жалко стало себя Николаю Александровичу, даже переносица сморщилась, а на глазах проступили нечаянные слезы. Сколько лет – и все один.

«Дочь далеко, – привычно подумал Николай Александрович. И тут же поправился. – Уже не так, но все равно будто на другой планете живет, не докричаться».

Он помнил ее маленькой, лет до пяти; потом существование дочери отошло куда-то вглубь сцены, а на первое место выплыл голос и все, связанное с его указаниями. Теперь Николай Александрович часто думал о Мышке, вымывая золотые крупицы воспоминаний из грязного песка памяти.

Девочка она была шустрая, заводная. Вечно носилась, лезла на стулья, прыгала со спинки дивана. Сколько просили ее, сколько уговаривали – ничего не помогало. Налетев на угол или расшибив коленку, она бежала к папе, именно к папе, и причитала сквозь плач:

– Я больше не буду, я больше не буду!

– Что, Мышенька, что не будешь?

– Не буду, больше не буду!

Мир представал в ее глазах сплошной единой гармонией, и – главный в нем – папа отвечал за все.

Мать Николай Александрович помнил смутно, она умерла, когда ему исполнилось шесть, холодной казахстанской зимой. Госпиталь, в котором она работала, участвовал в гигантских учениях, мать подхватила диковинную болезнь и за три месяца умерла. Перед смертью у нее выпали волосы, и вся она ссохлась, скукожилась, словно забытое под кроватью яблоко. Николенька тоже участвовал в учениях: не с кем было оставить, мама взяла его с собой. Болезнь прихватила и его, правда совсем краем, кончиком крыла.

После смерти матери отец демобилизовался из армии и вернулся в родную деревеньку, названную по фамилии основателя, прадеда Коли. Через год он женился на соседке, вдове с ребенком, девочкой. Мачеха оказалась доброй женщиной, никогда не обижала Коленьку. Даже наоборот, выделяла его перед дочкой, но любви, сердечной связи между ними так и не возникло.