Великие мечты - Дорис Лессинг Страница 14

— Видишь ли, Филлида…

— Что Филлида?

— Она нездорова.

— Да, Эндрю говорил.

— Через пару дней я еду на Кубу.

— Тогда будет лучше, если ты возьмешь ее с собой.

— Боюсь, средств на это не хватит, и…

— А кто платит?

На лице Джонни возникло раздраженное выражение «Ну чего еще от нее можно ожидать», которое давало Фрэнсис понять всю безнадежность ее скудоумия.

— О таких вещах не спрашивают, товарищ.

Когда-то этих слов было достаточно, чтобы она погрузилась в пучину собственной неполноценности и вины. Надо же, как ловко у Джонни получалось заставить ее почувствовать себя идиоткой.

— А я спрашиваю. По-моему, ты забываешь, что у меня есть основания интересоваться твоими финансами.

— Кстати, сколько тебе будут платить на твоей новой работе в газете?

Фрэнсис улыбнулась:

— Недостаточно, чтобы содержать двух твоих сыновей и твою падчерицу.

— И кормить всех, кто решит заглянуть сюда на ужин.

— Что? Ты же не хочешь, чтобы я выгоняла на улицу потенциальных революционеров?

— Они все лентяи и разгильдяи, — заявил Джонни. — Оборванцы. — Но затем решил не продолжать и сменил тон: теперь он призывал к лучшим чувствам Фрэнсис. — Филлида действительно плоха.

— И чего ты от меня хочешь?

— Хочу, чтобы ты приглядела за ней.

— Нет, Джонни.

— Ну, тогда попрошу Эндрю. Все равно он ничем не занят.

— Он занят — ухаживает за Тилли. Она больна, как тебе известно.

— По большей части девочка просто бьет на жалость.

— Тогда почему ты кинул ее на нас?

— О… к черту, — сказал товарищ Джонни. — Психические расстройства — не моя специальность, а твоя.

— Тилли больна. Серьезно больна. Ты надолго собираешься уехать?

Он посмотрел себе под ноги, нахмурился.

— Я согласился поехать на шесть недель, но с этим очередным кризисом… — Вспомнив о кризисе, он торопливо свернул разговор: — Пойду послушаю новости. — И выбежал из кухни.

Фрэнсис подогрела суп, куриное жаркое, чесночный хлеб, сделала салат, выложила на блюдо фрукты, нарезала сыр. Она думала о несчастном ребенке — о Тилли. На следующий день после ее появления Эндрю заглянул к Фрэнсис в кабинет, где она работала, и спросил:

— Мама, ты не против, если я устрою Тилли в гостевой комнате? Вряд ли она может спать у меня, хотя, похоже, именно этого ей хочется.

Фрэнсис ожидала чего-то в этом роде. На ее этаже было четыре комнаты: ее спальня, кабинет, гостиная и маленькая комнатка, которая служила спальней для гостей во времена, когда в доме хозяйничала Юлия. Фрэнсис считала этаж полностью своим, считала его убежищем, где она была свободна от всех забот, всех людей. А теперь больная Тилли окажется совсем рядом. И будет мыться в ее ванной…

— Ну ладно, Эндрю. Но я не смогу ухаживать за ней. Ведь девочке нужен уход.

— Конечно, я сам буду за ней ухаживать. И буду убирать в ее комнате. — Потом, уже повернувшись, чтобы взбежать вверх по лестнице, он сказал тихо, но настойчиво: — Тилли действительно нужна помощь.

— Да, я понимаю.

— Она боится, что мы отправим ее в психушку.

— С какой стати, она же не сумасшедшая.

— Нет, — подтвердил сын с кривой улыбкой, в которой было больше мольбы, чем он подозревал. — Но может, я сумасшедший?

— Мне так не кажется.

Она слышала, как Эндрю спустился вместе с девушкой из своей спальни, и они вдвоем удалились в гостевую комнату.

О том, что там происходит, Фрэнсис могла догадаться: девушка лежала, свернувшись калачиком, на кровати или даже на полу, а Эндрю обнимал ее, утешал, возможно, даже напевал ей что-то (она уже слышала, как сын это делал).

И чуть раньше, этим утром, готовя на кухне еду на вечер, Фрэнсис наблюдала следующую сцену. Эндрю сидел за обеденным столом рядом с Тилли, завернувшейся в детское одеяльце, которое нашла в комоде и присвоила. Перед ней стояла миска молока с кукурузными хлопьями, и вторая такая же миска — перед Эндрю. Он играл с ней в детскую игру:

— Одна ложка для Эндрю… Теперь одна ложка для Тилли… Одна для Эндрю…

При словах «одна для Тилли» она открывала рот и огромными голубыми глазами смотрела на Эндрю. Казалось, что она не умеет моргать. Эндрю наклонял ложку, после чего девушка закрывала губы, но не глотала. Эндрю заставлял себя проглотить свою ложку, и все повторялось:

— Одна для Тилли… Другая для Эндрю…

В рот Тилли попадали жалкие крохи, но хотя бы Эндрю что-то ел.

Потом Эндрю делился с ней:

— Тилли не ест. Нет-нет, у нее это получается гораздо хуже, чем у меня. Она совсем не ест.

Все это происходило задолго до того, как анорексия стала привычным явлением наряду с сексом и СПИДом.

— А почему Тилли не ест? Ты знаешь? — поинтересовалась Фрэнсис, подразумевая: пожалуйста, скажи мне, почему ты сам не ешь.

— В ее случае я бы сказал, что из-за матери.

— А какие еще бывают случаи?

— Ну, в моем случае, например, это скорее из-за отца.

Самоирония и неунывающий юмор, которые воспитал в сыне Итон, в этот момент словно отсоединились от его истинного «я» и превратились в набор гротескных и неуместных масок. Глаза Эндрю смотрели на мать серьезно, тревожно, умоляюще.

— И что же нам делать? — спросила Фрэнсис в таком же отчаянии, как и он.

— Надо подождать, немного подождать, только и всего, а потом все наладится.

Когда «детвора» (пора бы ей уже перестать называть их так) толпой спустилась и расселась вокруг стола в ожидании еды, Джонни с ними не вернулся. Все сидели и прислушивались к ссоре, вспыхнувшей на верхнем этаже дома. Крики, проклятия — отдельных слов, правда, было не разобрать.

Эндрю пояснил Фрэнсис:

— Отец хочет, чтобы Юлия пожила в его квартире и присмотрела за Филлидой, пока он будет на Кубе.

Все посмотрели на Фрэнсис, ожидая ее реакции. Она рассмеялась.

— О, господи, — сказала она. — Это же переходит всякие границы.

Теперь все переглядывались — неодобрительно. То есть все, кроме Эндрю. «Детвора» восхищалась Джонни и считала Фрэнсис недоброй. Эндрю сказал, обращаясь ко всем очень серьезно:

— Это невозможно. Несправедливо просить об этом Юлию.

Верхний этаж, где обитала Юлия, часто бывал объектом насмешек, и хозяйку дома называли не иначе как старухой. Но с тех пор как Эндрю вернулся домой и подружился с Юлией, отношение к ней стало меняться, так как все брали пример с него.