Про что кино? - Елена Колина Страница 14

Все было по правилам: Ольга Алексеевна как будто не ожидала, и была как будто недовольна, и по-девичьи была смущена, и словно нехотя уступила, и… вдруг ее удивленное «…Андрюша, что?..» и его обиженное в ответ «Оля, что?.. Я не кончил…».

Она могла бы не унижать его своим изумлением, и так понятно — что. Он обмяк в ней, совершенно как тряпочка. Но Андрей Петрович никогда, за всю жизнь ни разу… и Ольга Алексеевна соответственно никогда, за всю жизнь ни разу… Это случилось с ними, с ним — впервые в жизни.

И опять — его напор, ее смущение… и ничего.

— Чего-то не получается, — стыдясь, сказал он.

Она принужденно рассмеялась — какая ерунда, у тебя не получается…

На третий раз что-то уже стало получаться, и она, прикрыв глаза, радостно начала считать про себя — досчитаю до пятидесяти, и все… Ольга Алексеевна была горячая, но сейчас она уже не думала о себе — только чтобы у него все получилось, все закончилось, — и все. Но опять нет, он опять обмяк в ней…

Общим счетом три раза Андрей Петрович брал высоту и три раза ее оставлял. На четвертый раз вообще ничего не вышло, не то что кончить, а даже начать… Господи, что же это, что же ей с ним делать?..

— Оль, у меня не получается… — удивленно сказал он.

Ольга Алексеевна растерялась, попыталась изменить игру — как будто она его хочет и даже как будто она его соблазняет, что было для них совершенно внове, — перевернулась на живот, эта поза всегда действовала на него мгновенно… Но только он сам всегда переворачивал ее, сам, а тут — она… Лежала, ждала и, не выдержав паузы, оглянулась, посмотрела — он стоял над ней с виноватым лицом, и эта его виноватость была хуже всего, хуже всего…

— Я стал им-патент, что ли?..

— Ты что?! Ты расстроен, это у всех бывает, — заторопилась она, прекрасно зная, что лукавит, что у него не бывает, что это унижение для него невыносимое — вот только мыслей об импотенции ему сейчас и не хватало… — Ты нервничаешь и поэтому… Каждый сексуально грамотный человек знает, что…

Андрей Петрович поморщился — фу, разве этот иностранный «секс» можно отнести к их любви?!..

«Каждый сексуально грамотный человек» — получилось неудачно, по-преподавательски, это Ольга Алексеевна от волнения, от старания как можно скорее заговорить, заласкать, поскорей замазать пятно. Но Смирнов именно что был сексуально неграмотным, он не читал книг о сексе, он был деревенский человек, и секс с ним никогда не был изысканным, он всегда любил ее как будто брал высоту — а в этот раз не взял.

— Андрюшонок, не думай об этом…

— А-а-а, брось… — Андрей Петрович отвел ее руки, отодвинул ее. Встал, махнул рукой, надел рубашку и штаны, ушел, коротко бросив через плечо: — Все, Оля. Пойду… там птички.

«Не думать об этом?.. Не думать об этом?» Вся эта история, униженное ожидание позора без всякой вины было невыносимо, а еще это, мягкая тряпочка, безжизненно повисшая посреди любви, — совсем уже невыносимое унижение. И почему-то именно этот провал был как будто знак, как будто кто-то мигнул ему свыше — все, Смирнов, тебе конец. Ты не хозяин Петроградки, ты — импотент.

Жег старые листья в костре — развел костер, сгребал граблями листья, пожелтевшую прошлогоднюю траву, а Ольга Алексеевна смотрела на него из окна и думала: «Он сам как прошлогодняя трава… Бедный, бедный…» Ольга Алексеевна внезапно сделала семантическое открытие: оказалось, что просторечные выражения, те, что она так не любила, фантастически точно выражают состояние страдающего человека, ее состояние. «Разрывается сердце», «болеть душой», «сама не своя», «не находить себе места» — все это было про нее. Сейчас она была, конечно, собой, но не прежней собой, не своей, от жалости к мужу у нее в буквальном смысле разрывалось сердце, словно от сердца отщипывали по кусочку. И не было места, где у нее не болело бы, где не трепыхалось бы болезненно внутри, это не был конкретный орган с определенным местоположением, — но что тогда, как не душа?.. Она встрепенулась — к Андрею Петровичу подошел охранник, Андрей Петрович стоял к ней спиной, но она видела, как он напрягся… бросил грабли, направился к воротам, охранник сопровождал его, соблюдая предписанную дистанцию — два шага… Что-то случилось! Что?!

Перед мысленным взором Ольги Алексеевны возникла картинка: тихий вечер на даче, внезапный стук в дверь, требовательное «Товарищ комкор, пройдите с нами», возмущенный ответ «Что вы себе позволяете?!» — и комкору удар под дых, руки за спину и в машину, в «черный ворон», и все, нет больше комкора… По дороге на дачу она так много думала о сталинских репрессиях, о старых большевиках и безымянных комкорах, думала, как это было, вот и додумалась до того, что увидела… Она выскочила из дома, бросилась к воротам — «Андрюша, что?..», он, не оглядываясь, махнул рукой — иди в дом, и она пошла домой, не замечая, что говорит вслух «что случилось, что?..». Может, она вспомнила бы «А это нас арестовывать идут», по своей привычке цитировать не к месту все, что вспомнилось, но Ольга Алексеевна не читала Булгакова и сказала себе просто и четко «они пришли», не заметив, что «они» теперь стали те, кто прежде были «мы». Они пришли. Счастье, что его арестуют не на глазах у девочек, что девочки не выбегут в ночных рубашках, не встанут у ворот смотреть вслед.

— …Андрюша, давай от охранников отойдем… Не зови охрану… если ты сейчас охрану позовешь, они у меня паспорт попросят, возникнут вопросы, кто да что… а так, если что, скажешь, старый знакомый, бывший сосед, дальний родственник, никто, хуй в пальто, хрен в ступе… Ну же, Андрюша, не стой как истукан, давай двигай к сирени…

— …Ты, блядь, охуел сюда приезжать… и что это у тебя за словесный понос?.. Что это за маскарад такой? — коротко и зло выстреливал Смирнов, отступая к сирени.

Охранник сказал ему: «Андрей Петрович, там у ворот какой-то турист, вас спрашивает, по имени вас назвал… Прогнать?» Ник действительно был одет как турист, в синие тренировочные штаны, в точности такие, как на Смирнове, на голове шапочка с помпоном, за плечами рюкзачок, в руке авоська, в авоське скомканный клетчатый плед.

— Немного нервничаю, Андрюша, как-никак меня через пару дней арестуют. Я вот что приехал. Я решил Витюшу не сдавать… — Ник потряс Смирнова за плечо. — Андрюша?..

Смирнов напрягся, напружинился, задышал тяжело, молча, не мигая, глядел в темноту мимо Ника.

— Ты что, не понял или недопонял?.. Если я твоего зама сдам, мне светит восемь лет вместо двенадцати. Лишние четыре года на зоне — это много. Но я решил. Я прикинул, что на весах: для меня плюс четыре года на зоне, а для тебя — все, пиздец.

— Чего ж вдруг так-то? — выдавил из себя Смирнов.

— Что «чего ж вдруг так-то»? Девочка… ну, моя дочка. Дело в ней. Я ведь после нашего с тобой разговора мог ее на улице подстеречь, открыть ей правду, а потом подумал — зачем? Прижать ее к груди со слезами «доченька, я твой папа» — не мой стиль. Да и папа-то кто? Бывший зэк и уже опять одной ногой в тюрьме… Я, конечно, не чадолюбив, но все же… Я ведь действительно тебе благодарен. Девочка не пропала, растет в семье. Пусть остается дочерью не зэка, а первого секретаря. Что я еще могу для нее сделать?.. Ну, и еще кое-что… Ты ведь понимаешь — я выиграл. Ты мою дочь растишь, а я — тебя спасаю. Учти, Андрюша, в конечном счете победа за мной.