Клиника одной взятки - Мария Воронова Страница 14

С океана ползло плотное облако тумана, затягивая противоположный берег бухты и надежно укрывая боевые корабли. Лишь кое-где из этого облака, как из дырявого мешка, на секунду появлялась мачта или очертания корпуса, чтобы тут же исчезнуть в белом мареве. От этого корабли казались призрачными и безжизненными, как «летучие голландцы». Зябко поежившись, Вика плотнее запахнула куртку, подняла воротник. В ноги ей лениво бились тяжелые стальные волны. Она прошлась по каменистому берегу, ничем не напоминавшему солнечные песчаные пляжи под Петербургом. Что она делает здесь, в этом чужом холодном и ветреном городе?

Она обернулась. На берег густой цепью надвигались сопки, за их зеленой чередой виднелись хрустальные вершины вулканов. Город как-то неуверенно расположился у подножия гор, примостился, как проситель на краешке стула в кабинете грозного начальника. Странный город, унылый и серый, весь из бетонных пятиэтажек, облупившихся от ветров и морской соли.

Впереди – океан, кругом горы. Бежать некуда, как в страшном сне. Только она вот уже второй месяц не может проснуться…

Прямо над берегом нависает скала, будто кто-то тупым ножом обрезал гору. Вика подошла ближе и разглядела в уступах маленькие островки цветов. «Как моя альпийская горка», – повеселела она и подошла еще ближе.

– Не стой там! – крикнул человек с удочкой. – Камень на голову упадет и фамилию не спросит.

– Спасибо. – Вика удивилась, что рыбак заметил ее перемещения.

Фамилию не спросит… А если спросит, ей нечего будет ответить. Она в бегах, и этот город – ее последнее убежище.

Она заглянула в сетку рыбака. Пусто.

– Не клюет пока, – улыбнулся тот, заметив ее интерес. – Видишь, балабас ползет.

– Кто ползет?

– Ну туман. Скоро так затянет, что я кончика своей удочки не увижу.

Вика сочувственно покачала головой: «Мне бы твои заботы». Пиная гальку носками ботинок, она поплелась к автобусной остановке. Взглянула на здание местного театра, похожее на греческий храм в изображении пятилетнего ребенка. Очаг культуры – хмыкнула Вика с высокомерием уроженки Петербурга, с молоком матери впитавшей его очарование. Когда она сможет снова пройти по Невскому проспекту, насладиться особенным духом Васильевского острова? Придется ли ей увидеть развод мостов?

Все, чего она добилась в жизни, было уничтожено. Как в компьютерной игре – game over. Нужно начинать заново, только не с нуля, а с минус десятого уровня. Ее судьба, которую она считала вполне состоявшейся, ее надежная, прочная жизнь – все развеялось от первого же злого дыхания, как соломенный домик трех поросят. А она-то считала, что построила неприступный замок…

…Как обычно, общебольничная конференция благодаря Балахонову превратилась в митинг. По утрам вторника нужно запирать его в подсобке, злилась Вика. Орет, как Троцкий на базаре, хотя сам понимает, что все бесполезно. Только время у людей отнимает своей демагогией!

– Я давал клятву советского врача! – горячился Балахонов на трибуне.

Главный врач с привычной тоской смотрел мимо строптивого подчиненного, прикидывая, видимо, подходящий силовой прием, чтобы удалить заведующего хирургическим отделением с ораторского места. На беду администрации, Леша обладал зычным басом, перекричать его было невозможно, а добровольно покидать трибуну, пока не выскажется, он не собирался.

– Так Советского Союза давно нет, – добродушно заметил начмед, как бы освобождая Лешу от всех его гуманных обязательств.

– Не важно! Меня в институте учили оказывать людям помощь! Ту, которая им нужна, а не ту, которую страховка позволяет!

Неужели он такой дряхлый? Вика всегда обращалась с Балахоновым как с ровесником, а теперь оказывается, что он окончил институт еще до распада Союза и не обучался принципам страховой медицины. Вот почему он такой неиспорченный… Старая закалка.

– Оказывать учили, а отказывать – извините, нет! Если я вижу, что человеку для сохранения здоровья нужна госпитализация, операция, все, что угодно, – я это делаю. И меня не волнует, где он живет и кем работает! Про оплату я даже задумываться не желаю, об этом у меня голова болеть не должна.

– Алексей Михайлович, вас никто и не просит отказывать в неотложной помощи! – Из-за того, что нужно было вклиниться в речь, пока Балахонов переводит дыхание, главврач произнес свою реплику не так царственно, как бы ему хотелось.

– Не просит? А какого черта я должен заполнять всякую лабуду? Миграционный лист придумали какой-то, обоснование госпитализации без полиса. Не бред ли? Бред! И я свое время тратить на это не собираюсь, у меня других дел полно.

– Послушайте, но это же стандартная форма. Что вам, трудно?

– Трудно. Невозможно по нравственным убеждениям. С какой стати я, врач, должен кому-то объяснять, что помогаю человеку? Почему я оправдываюсь, если сделал аппендэктомию жителю Таджикистана?

Скорее бы уж он облегчил душу, поморщилась Вика. У нее слишком много дел, чтобы выслушивать рефлексию начальника. Хотя… Какое-то рациональное зерно в его словах есть. Коррупция и повальное мздоимство началось в медицине именно тогда, когда врач понял – он имеет право отказать в помощи. Можно сколько угодно кивать на нищенскую зарплату, на дефицит нормальных медицинских центров и специалистов. Разумеется, и до введения страховой медицины попасть к светилу можно было только по знакомству, и «пузырный занос», то есть бутылка хорошего спиртного и коробка конфет, был обязателен, но… Когда Вика училась в институте, она активно посещала хирургическое общество. Там было принято устраивать вечера памяти профессоров. На эти вечера часто приходили бывшие больные, рассказывали, как доктор такой-то вернул их к жизни. Вику такие рассказы очень трогали, это казалось символичным – врач давно умер, а спасенный им человек живет и прекрасно себя чувствует. И эти люди не были ни важными чиновниками, ни просто богатыми людьми. Токари, уборщицы, водители, воспитательницы детского сада… Взять с них явно было нечего, и попали они в руки светила просто потому, что тяжело болели. Если больной хотел лечить у светила что-то рутинное, с чем справился бы и обычный врач, тут приходилось подключать административный ресурс, но если его жизни угрожала реальная опасность и заболевание было слишком сложным для простого доктора, он попадал к светилу без особых усилий.